За Русь святую! [Николай Юрьевич Андреев] (fb2) читать постранично, страница - 3

милостиво предоставленную ему одним из палачей. Затем спокойной затушил ее, застегнулся на все пуговицы и встал по стойке "смирно".

— Желаете ли, чтобы завязали глаза? — спросил наконец Бурсак, непосредственный начальник расстрельной команды.

— Считаю, что стоит смерть встретить с широко раскрытыми глазами: так проще, — ответил адмирал. Внутренне он уже полностью свыкнулся с мыслью о смерти.

Чудновский, наблюдавший за казнью, шепнул Бурсаку: "Пора".

— Взвод, по врагам революции — пли! — винтовки наизготовку. Но выстрелы палачей обогнал грохот пушек. Тех, кто спешил на помощь своему Рыцарю. Этот звук был последним в его жизни…

Потом сделали еще два залпа по убитым — для верности. Даже тут боялись тех, кого расстреливали.

— Трупы куда девать? — когда страшное, но давно привычное дело было сделано, спросили "бойцы расстрельной бригады" командира конвоя и коменданта тюрьмы.

— А в реку, — конвоиры не хотели копать могилы для тех, кого-то только что убили. К тому же Бурсак и Чудновский боялись, что "эсеры разболтают, а потом народ повалит на могилу". А так — концы в воду…

Трупы уложили на сани-розвальни и покатили к реке. Прорубь присмотрели загодя: монашки из ближайшего монастыря оттуда воду брали. Подкатили на санях к самой речке. Прежде чем сбросить в прорубь, раздели: а чего добру-то погибать?

А потом… Потом Колчака — головой вперед, а за ним и Пепеляева. И они поплыли под тонким слоем замерзшей воды на север. Родная стихия бережно приняла тело адмирала и понесла в знакомые края, в свою полноправную вотчину. Навсегда…

Это потом родилась легенда, будто адмирал лично командовал своим расстрелом.

"Расстрелом офицера должен командовать старший или равный по званию. А так как таких здесь нет, то придется мне отдавать приказы команде. Товсь! Целься! Пли!"

Есть еще одна история, связанная со смертью Колчака. Штабной вагон адмирала выставили на постаменте в Иркутске как символ победы над Верховным правителем, как память о "славной войне". Однако никто из решивших поставить этот "монумент" не мог даже представить, что каждое утро у вагона будут лежать живые цветы. Как у могилы, которую так и не получил адмирал. Власти поставили караул у "памятника". Но все равно цветы появлялись. И тогда вагон приказано было уничтожить. Но с памятью такого совершить не смогли…

Кирилл Владимирович Сизов закрыл книгу, массируя виски. Все книги, что касались Гражданской войны, не давались этому человеку без сильнейшего душевного трепета. Знаете, каково это, когда чувствуешь: что надо сделать что-то очень важное, что-то способное перевернуть весь мир. А потом ты понимаешь: не сможешь. Не сможешь повернуть течение времени вспять, не сможешь встать в строй плечом к плечу с рыцарями белой мечты. Белые парадные кители, трехлинейки и маузеры зажаты в грязных руках. И — ни одного патрона. Вместо них — белизна мундиров и ярость в глазах…

С самого своего детства Сизов грезил Гражданской войной. Странная эпоха… Кровь, братоубийство, предательство, голод, обреченность. И вместе с тем — верность Родине, преданность Долгу и Чести, причем как среди "красных", так и среди "белых". Да, сверстники Сизова вряд ли могли похвастаться знаниями той эпохи, кроме тех "фактов", которые вдалбливались в голову молодым поколениям. Бравые комиссары против пьяного офицерья, храбрые балтийцы против изнеженных юнкеров. Ведь как все просто было: на нашей стороне хорошие, а на той — плохие. Жаль, что такое бывает только в сказках. Об этом Сизов успел узнать еще в юности…

Предками Кирилла были дворяне из старинного, но обедневшего рода. Имение прадеда Сизова, Евгения Пятеримовича Синова, Синовка, захирело вскоре после первой русской революции. "Барин" оказался не самым рачительным хозяином, но он помогал крестьянам чем только мог. Если погорел — иди к Синову. Если неурожай — к Синову. Если свадьба, да приданого дочке недостает — все к нему же, к Синову. Евгений Пятеримович не мог отказать в помощи, это ввергло семью в бедность — но и спасло жизнь Синовым. В годину лихолетья, начавшегося после февраля семнадцатого года, когда крестьяне забирали себе земли помещиков, Евгению Пятеримовичу деревня выделила две коровы, трех коз да десяток кур с петухом. Правда, большую часть земельного надела Синовых поделили мужички между собой, так не до жиру… Не забыли люди добра Синова и когда красная власть пришла на их земли. Комиссаров не то чтобы не привечали, но и особо им не радовались. "Ленин далеко, да соседи близко!" — мудро рассуждали мужики, помалкивая о том, что семья Сизовых (фамилию "барин" решил от греха подальше сменить) совсем не приезжая, не беглянская, как пытались доказать комиссарам, а самая что ни на есть местная, барская. Несколько раз, правда, "гроза" чуть не прогрохотала над головами семьи Евгения Пятеримовича. Но, к счастью, все обходилось, правда, глава семьи от волнений быстро стал плох, сердце начало сдавать, и вскоре, за неделю до смерти Ленина,