В целом средненько, я бы даже сказал скучная жвачка. ГГ отпрыск изгнанной мамки-целицельницы, у которого осталось куча влиятельных дедушек бабушек из великих семей. И вот он там и крутится вертится - зарабатывает себе репу среди дворянства. Особого негатива к нему нет. Сюжет логичен, мир проработан, герои выглядят живыми. Но тем не менее скучненько как то. Из 10 я бы поставил 5 баллов и рекомендовал почитать что то более энергичное.
Прочитал первую книгу и часть второй. Скукота, для меня ничего интересно. 90% текста - разбор интриг, написанных по детски. ГГ практически ничему не учится и непонятно, что хочет, так как вовсе не человек, а высший демон, всё что надо достаёт по "щучьему велению". Я лично вообще не понимаю, зачем высшему демону нужны люди и зачем им открывать свои тайны. Живётся ему лучше в нечеловеческом мире. С этой точки зрения весь сюжет - туповат от
подробнее ...
начала до конца, так как ГГ стремится всеми силами, что бы ему прищемили яйца и посадили в клетку. Глупостей в книге тоже выше крыши, так как писать не о чем. Например ГГ продаёт плохенький меч демонов, но который якобы лучше на порядок мечей людей, так как им можно убить демона и тут же не в первый раз покупает меч людей. Спрашивается на хрена ему нужны железки, не могущие убить демонов? Тут же рассказывается, что поисковики собирают демонический метал, так как из него можно изготовить оружие против демонов. Однако почему то самый сильный поисковый отряд вооружён простым железом, который в поединке с полудеманом не может поцарапать противника. В общем автор пишет полную чушь, лишь бы что ли бо писать, не заботясь о смысле написанного. Сплошная лапша и противоречия уже написанному.
властным лицом. Ногти и ладони его окрашены хенной[3].
Вот опять заиграли в кают-компании. С нами на пароходе едет господин с тремя сыновьями. Все трое одного роста и на первый взгляд кажутся ровесниками. Это кто-нибудь из них заиграл теперь. Они всё время чередуются у рояля. Один из них чахоточный и кашляет, но морской воздух так оживил его, что его грубоватое добродушное лицо кажется здоровым, только руки и виски синеваты. Все трое жрут словно звери, чахоточный не меньше других. За обедом они, как французы, поглощают огромное количество хлеба.
Я спускаюсь вниз. Японец опять сидит и пишет письма. Он занимался этим всю дорогу. Он приготовил целую пачку писем, которые пошлёт домой из Константинополя.
Пишет он с величайшей лёгкостью, ему ни почём наделать целую массу этих удивительных японских иероглифов, имеющих вид следов от птичьих лапок.
— Дайте-ка мне прочесть, что вы написали, — говорю я.
— Пожалуйста! — отвечает он с улыбкой и бросает мне все свои письма. — Кстати, скажите мне, годится ли написать вот этот иероглиф? Я пишу нашему министру торговли.
— Ну, конечно, — отвечаю я, — пусть себе стоит. У него прямо блестящий вид. Полезнейшая штука — такой иероглиф.
— Он означает глупость, — поясняет он.
Тогда я призадумываюсь. Я могу лишить этого человека стипендии, вся судьба его в моих руках, и я должен пользоваться своей огромнейшей властью осмотрительно. Наконец я решаюсь спасти его одним росчерком пера, я беру перо у него из рук и зачёркиваю иероглиф.
— Ах! — вскрикивает японец и вскакивает с места. — Вы вычеркнули не тот иероглиф!
Потом он садится и прилежно переписывает своё письмо сызнова. Я со своей стороны хочу показать не меньше усердия, а потому сажусь и жду, пока он кончит. Я знаю, что, как только ему удаётся как-нибудь выбрать время, он охотно болтает со мной. Он полон жизни, когда начинает расспрашивать кого-нибудь о чём бы то ни было. Между прочим, рассказывает также и он о своей родине: нет страны на свете, которая в состоянии будет сравняться с Японией, когда она разовьётся. Он женат, и у него есть ребёнок. Через год он опять будет дома, а теперь ему надо объехать Константинополь, малоазиатские города и Дамаск. Он хорошо владеет английским языком и говорит забавные вещи не без соли.
В нём есть что-то деланное. Это деморализованный восточный человек. Европейское платье как будто слишком обширно для него, или сам он слишком мал для него. Ему так хочется учиться, «развиваться».
— А как у вас в Японии делается то-то и то-то? — спрашиваю я иногда.
— У нас? в Японии? Совершенно так же, как у вас, — отвечает он. — Зачем стали бы мы делать иначе? Мы развиваемся. Уж давным-давно прошло время, когда мы это делали по-японски.
Для него всё дело в том, чтобы развиваться по-европейски, подражательно. И нет вещи, которой ему трудно было бы научиться, уж такой ловкий он человек.
В Англии его учили, что салфетку не следует засовывать под подбородок, как это делается в Швеции, а нужно только раскладывать её на коленях. Ну что ж, пусть будет так! Но каким образом защитить тогда белую грудь сорочки? Вот, например, суп — жидкость, с которой чертовски трудно справляться посредством ложки; и однако же никто из прочих пассажиров не пьёт его прямо с тарелки. Что же он делает? Он просто раскладывает на груди сорочки свой носовой платок.
Ему жалко турка, которому он должен будет служить в продолжение этого года. Турок так отстал; ну, не странно ли, что турок не хочет учиться?
Я упомянул о Китае. Тогда он принимает совсем удручённый вид и качает головой. Китай ещё не впитал в себя никакой цивилизации ни от Европы, ни от Америки. У обоих у нас выступают на глаза слёзы сожаления о Китае.
— Знаете ли, — говорит он, — я думаю, Китай никогда не цивилизуется.
Мне эти слова кажутся уж слишком жестокими, и я заклинаю его не терять последней надежды. Дайте только немножко поработать миссионерам; ещё время не упущено; необходимо только действовать осмотрительно.
— Страна эта разлагается, — возражает он. — Я бывал там. Мы, японцы, стараемся научить их по мере возможности, но ученики и так довольны собой. Верите ли? Во всём Китае вы почти ни одной фабричной трубы не увидите. А в глубине страны они разводят свой рис и свой чай всё тем же допотопным способом, как и две тысячи лет назад.
— Как же именно это делается? Расскажите мне немножко.
— Мне не хочется и говорить об этом. Вот хоть такая вещь, как заборы: они и до сих пор не обносят своих участков заборами.
— Как же они без этого обходятся?
— Каждый просто входит в соглашение с соседом относительно границ своего владения.
Тогда я принуждён сдаться и говорю:
— Боже нас сохрани от такого положения! Но я встречал многих китайцев в Сан-Франциско, где они стирали мне бельё. Мысль о том, что Тянь Синг и Чинг Чанг так-таки и погибнут, как собаки, для меня прямо невыносима. У них такие добродушные глаза, такие великолепные косы!
Последние комментарии
19 часов 53 минут назад
20 часов 7 минут назад
21 часов 15 минут назад
1 день 8 часов назад
1 день 8 часов назад
1 день 9 часов назад