Вундеркинд [Карсон Маккаллистер] (fb2) читать постранично, страница - 2

брючки, стянутые под коленями резинкой, свитер с круглым воротом. Плохая фотография. Хотя Хайми снят в профиль, глаза смотрят на фотографа, а пальцы, похоже, сейчас прижмут неверную струну. Будто пришлось специально повернуться к камере, и теперь Хайми ужасно неудобно так стоять. Он похудел — живот почти не торчит, — но за прошедшие полгода изменился мало.

Юный талантливый скрипач Хайми Израэльски снят во время урока в студии учителя на Риверсайд–драйв. Юный маэстро Израэльски, получивший накануне своего пятнадцатиления приглашение участвовать в бетховенском концерте вместе с…

Сегодня утром после того, как она прозанималась с шести до восьми, отец все‑таки заставил ее сесть за стол и позавтракать со всеми вместе. Завтраки она терпеть не могла — ее всегда после них тошнило. Лучше подождать и купить четыре шоколадки за двадцать центов, выданных на школьный обед, и сжевать их на уроках — прикрывая носовым платком, вытаскивать из кармана кусочки и испуганно замирать от шороха серебристой обертки. Сегодня утром, когда отец положил на тарелку яичницу, она вдруг подумала, что как только лопнет пленка, и склизкая желтая струйка потечет по белому, — она заплачет. Так и произошло. То же самое она чувствовала и сейчас. Осторожно положив журнал на стол, она закрыла глаза.

Музыка в студии, казалось, неуклюже–яростно требует чего‑то невозможного. Секунду спустя мысли отвлеклись от Хайми, концерта и фотографии — и вновь закружились вокруг предстоящего урока. Она подвинулась к краю дивана и теперь ясно видела студию и двух музыкантов — они вглядывались в расставленные на рояле ноты и с вожделением извлекали из них все, что только можно.

Из головы не шло выражение лица мистера Бильдербаха — как он смотрел на нее несколько минут назад. Пальцы, только что бессознательно повторявшие фугу, обхватили костлявые коленки. Устала. Больше всего — от кружащихся, ускользающих мыслей: точно такие же часто приходят сразу перед сном, после слишком долгих репетиций. Гулкими тягостными полуснами они уносят ее в свое закрученное воронкой пространство.

Ты вундеркинд — ты вундеркинд — ты вундеркинд. Слова перекатывались, низкие немецкие звуки отдавались в ушах рыком, потом гасли, превращаясь в бормотание. И вместе со словами вращались лица — распухшие, искаженные, они постепенно расплывались, становясь огромными бледными каплями — мистер Бильдербах, миссис Бильдербах, Хайми, мистер Лафковиц. Круг за кругом, все глубже затягиваясь в гортанное вундеркинд. Напряженное лицо мистера Бильдербаха постепенно оказывалось в центре, остальные вращались вокруг.

Музыкальные фразы метались, как сумасшедшие. Ноты, которые она так долго разучивала, сыпались горстями стеклянных шариков с лестницы. Бах, Дебюсси, Прокофьев, Брамс — чудовищно совпадая с дальним пульсом ее усталого тела и с этим гулким кружением.

Иногда, если она занималась не больше трех часов или пропускала школу, ей снилось что‑нибудь менее смутное. Чистая музыка тогда взмывала вверх, и возвращались быстрые четкие воспоминания — ясные, как слащавая картинка «Эра невинности», которую Хайми подарил ей после их концерта.

Ты вундеркинд — ты вундеркинд. Так ее назвал мистер Бильдербах, когда она впервые к нему пришла в двенадцать лет. Ученики постарше подхватили прозвище.

Но сам никогда не произносил при ней этого слова.

— Бенхен. — (У нее было вполне обычное американское имя, но он вспоминал о нем, только если число ошибок, которые она делала, превышало все пределы.) — Бенхен, — говорил он. — Это же ужасно. Носить на себе такую бестолковую голову. Бедняжка Бенхен.

Отец мистера Бильдербаха был голландским скрипачом, мать — из Праги. Сам он родился здесь, но юность провел в Германии. Сколько раз она мечтала о том, чтобы он не рождался вообще или, по крайней мере, никогда не появлялся в Цинциннати. Как будет по–немецки «изюм»? Мистер Бильдербах, как по–голландски «Я вас не понимаю»?

Первый день в студии. Она только что сыграла наизусть всю Вторую Венгерскую рапсодию. На улице сумерки, в комнате — серый свет. Его лицо — он подался к ней над клавишами.

— А теперь начнем все сначала, — сказал он в тот первый день. — Музыка — не просто умение. Когда двенадцатилетняя девочка перебирает пальцами так много клавиш в секунду, это еще ничего не значит.

Он постучал корявой рукой сначала по своей широкой груди, потом по лбу.

— Здесь и здесь. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понять. — Он закурил и выпустил легкую струйку дыма над ее головой. — И работа — работа — работа. Начнем с «Фантазии» Баха и маленьких пьес Шумана. — Руки опять задвигались — на этот раз щелкнули выключателем лампы у нее за спиной и указали на ноты. — Я покажу, как это должно звучало. Слушай внимательно.

Она тогда просидела за роялем почти три часа и очень устала. Бас гремел так, словно давным–давно бродил у нее в голове. Когда крепкие пальцы утыкались в нотные фразы, ей хотелось их потрогать, погладить блестящий ободок