Три минуты молчания [Георгий Николаевич Владимов] (fb2) читать постранично, страница - 2

водички поубавилось, пароходы килем по грунту чешут, эахмелиться бы надо по этому поводу. Моряки мы или не моряки?" И знаешь ты их, как родных, а все равно - и поишь, и кормишь, потому что любому рылу береговому рад, и душа твоя просится на все четыре стороны.

- Что, - спрашиваю, - бичи? На промысел топаете?

- Какой теперь, к шутам, промысел? - пучеглазый орет. - Не ловится в этот год рыбешка. Научилась мимо сетки ходить!

- А ты почему знаешь?

- Осподи! Сами ж неделю, как с моря.

А море он в позапрошлом году видел. В кино. Потому что у нас не море, а залив. Узкий, его между сопками и не видно. А неделю назад я сам вернулся из-под селедки, и тот же Вовчик меня на этом самом причале встретил.

Смутился Вовчик.

- Ну где ж неделя, Аскольд? Больше месяца.

- Да где ж месяц?

- А где же неделя?

Уйти бы мне от греха подальше, но, сами понимаете, интересно же - кто сегодня пришел, кого в последний мой день принимают в порту, а верней всего у бичей узнаешь, можно к диспетчеру не ходить.

- Ладно, - говорю, - считаем: неделя без году. Кого встречаете, Вовчик?

- Своих трехручьевских, - отвечает мне Вовчик. А он, и правда, к женщине одной, инкассаторше, на Три Ручья*' ездил. Трехручьевские ему, конечно, свои. - Триста девятый пришел, "Медуза".

*Три Ручья - район Мурманска, расположенный по другую от центра города сторону залива.

Ну, и пошел, конечно, обыкновенный рыбацкий треп:

- А куда ходили?

- К Жорж-Банке*.

* Джорджес-Банка - обширное мелководье у берегов Канады.

- А что брали?

- Окуня брали, хека серебристого.

- И хорошо брали?

- Не сильно.

- Штормоваться пришлось?

- Что ты! Штиль всю дорогу, хоть брейся. Гляди в воду и брейся. Хотя, окунь-то, он в штиль не любит ловиться.

- Значит, и плана не набрали?

- Да почти что в пролове. Премия-то, ясно, накрылась. Ну, гарантийные получат, и коэффициенту набежит; под Канадой - там вроде ноль-восемь.

Все знают бичи: и кто куда ходил, и как рыбу брали, и кто сколько получит. Зато сами в пролове не бывают.

- Дак вот, плешь какая, - Аскольд опечалился. - Пришли ребята с Жорж-Банки, четыре месяца берега не нюхали, а их в порт не пускают. Локатор из строя вышел. Со вчерашнего дня и стоят на рейде, видимости ждут.

- Что ж, - говорю, - целее будут.

Но это они умеют мимо ушей пропустить. Помолчали для вежливости. Вовчик спрашивает:

- А у тебя отход на сегодня назначен?

- Нет, - говорю, - кончилась для меня эта музыка.

- Списали, значит?

- Зачем? Сам решил уйти.

- Что ж так?

- А так. Надоело.

- И документы забрал?

- За этим, что ли, дело - с тюлькиной конторой расчихаться?

- Н-да, - говорит Вовчик. - Куда ж ты теперь пойдешь?

- Не пойду, - говорю, - а поеду.

- На другое море?

- Люди, Вовчик, не только ж по морю ходят. И на сухом месте объякориться можно.

- Можно. Да смотря как.

- Ну, по крайней мере, не как у тебя, по-глупому: ни в море, ни на земле.

Аскольд стоял и помалкивал, губы развесив, как будто его не касалось. А Вовчика я все же смутил. Да ведь он уже долго бичевал, пообвыкся в бичах, плюнешь в него - утрется.

- Что ж, - говорит Вовчик, - тут грех отговаривать. Если человек решился. Может, эахмелимся по этому поводу?

- Да захмелиться-то недолго...

- А что мешает? Монеты кончились? Вон, Аскольд пиджак может заложить, ты расчет получишь - выкупишь.

- Монеты не кончились, Вова. Дураки, - говорю, - кончились.

За такие речи любой моряк дал бы мне по глазам. Но эти уже и забыли, когда и звались по-честному моряками, они только переглянулись, когда я сказал про монеты; Аскольд даже губу лизнул. А все деньги у меня при себе были, в пиджаке, в нагрудном кармане, заколотые булавкой, - тысяча двести новыми. Все, что осталось с последней экспедиции. Мы ходили под селедку в Северное, к Шетландским островам, и рыба хорошо заловилась - иной раз по триста, по четыреста бочек в день брали - поуродовались, как карлы*, зато и премию взяли, и прогрессивку. И тридцать процентов начислили мне полярки**. А

* Это загадочное сравнение автор объяснить не берется.

** Надбавка к жалованью за само пребывание на Севере, по 10% за каждый год. Рассказчик, стало быть, отбыл три года.

истратил я - на папиросы в лавочке, на лезвия, ну и долги по мелочам роздал, и матери по аттестату. Приход свой, конечно, отметил - рублей на полcта. Но уж в кредит на плавбазах не взял ни на рубль, и на берегу ни одной стерве не перепало. Кончился для некоторых Сенька Шалай, списывается по чистой и аванса не просит! Так вот, я и говорю им:

- Монеты не кончились, Вова. Дураки кончились.

- Как это понимать, Вовчик? - Аскольд понемногу обидеться решил, багровый сделался, глазища только на шапку не вылезли. - Это он, выходит, с матросами не желает знаться!

А Вовчик, друг мой, кореш, засмеялся и говорит:

- Он же шпак теперь без пяти минут, разве не слышал? Он теперь в Крым поедет, будет там на пляже придуркам травить, какая в Атлантике сильная погода.

Хотелось мне врезать ему, но ведь кореш все-таки, да и я ему тоже не комплименты говорил, - раздумал и пошел от них подальше. У меня в этот день была мечта -