Турция. Записки русского путешественника [Валентин Яковлевич Курбатов] (fb2) читать постранично, страница - 83

доживает свой век среди языческих всполохов, но в размытых остатках фресок все-таки хранит житие мученика, потому что единственное, что различимо, — это крестчатые ризы епископа, такие привычные нам на иконах Святителя Николая.

Ликия окончательно остается позади и теперь уже будет приходить только в снах да всякий раз тонко задевать сердце на отпусте литургии при поминании Святителя Николая — такая теперь навсегда она стала родной.

Мир и меч

Напоследок для отдыха предлагается выбрать — в которой руке? — уже виденный, любимый Клеопатрой, Сиде: юг, море, счастье, храмы Афины, Аполлона, Тихе — или неведомый Сагалассос: горы, холод, снега, неизвестность… Русское сердце, конечно, выбирает, где коня потерять или голову сложить. И мы за Ликией оставляем Памфилию и Писидию и едем в Ликаонию. И все дальше и выше забираемся в горы, где снег языками стекает на дорогу и уже надо красться по самому обрыву, чтобы не испытывать Тихе (богиню Судьбы). Когда приезжаем в Сагалассос, отвычный холод прохватывает насквозь, но жалеть поздно.

Ни души, одна собака долго и лениво лает на нас, пока из дома смотрителя неохотно выбирается человек, чтобы известить о выходном. Но этим нашу группу так не возьмешь. Какие выходные в городах, рассыпанных по голым заснеженным скалам? И он сдается и даже открывает нам недавно раскопанное бельгийцами, которые археологически «арендовали» это место, здание библиотеки. На месте книгохранилища в Пергаме давно свистит ветер в оливах да несколько колонн напоминают, каковы были эти кладези тогда не книг — папирусов, свитков, пергаментов, хранивших до времени, пока библиотека не вспыхнет в Александрии, историю и мысль молодых веков. Здесь зал невелик, но прекрасен — в неизменных мозаичных полах с отдельным «ковром» в центре, в стройной шеренге ниш на лицевой стороне, над которыми в однообразной торжественности выставлены имена «спонсоров» библиотеки, чьи бюсты, очевидно, и стояли в нишах, безглазо внимательные, как все античные бюсты, приглядывающие за теми, кто зачитывается сверх меры.

Сколь бы прибавилось мудрости, если б сохранили не одни лишь стены, а то, что стократ дороже их, — слово, жившее в беге букв, перемежающемся заставками киновари, чтобы чтение было не только познанием, но и праздником.

Затем, подстегиваемые холодом, мы дружно двинулись к дворцам Адриана и Антония Пия, последних императоров, державших себя в отношении христианства высокомерно и равнодушно, ибо они еще сами были «боги» и мир лобызал их сандалии, не оставляя времени предположить, что есть сила, перед которой их власть не дольше и не больше, чем звук от удара пастушеского кнута. Быстро-быстро к храму Артемиды, что и тут стал христианской церковью, — их сейчас «не разнимешь». Далее к булевтерию с эхом заседаний местного сената, где префекты и азиархи клялись «Спасителем Зевсом, Цезарем Августом и нашей Святою Владычицей» (Бог весть, кого они так именовали — императрицу?). А там — и к неизменно циклопическим термам, где в роскошных фригидариях, пропнигиях и гипокаустах эти заседания продолжались, прерываемые иногда ножами заговорщиков и топотом центурионов. И, уже устав, спешили к Героону, по периметру которого шел хоровод муз в легком танце, где каждая ухватывалась за конец шали предшественницы и две или три еще глядели на мир потерянными глазами, страшась непривычных снегов, холода и утраченных лиц товарок. Легко было предположить, как им страшно ночами и как во тьме они кутаются в эти шали, чтобы успеть развернуть и подхватить их по утрам к появлению первого посетителя.

Нимфеум глядел на пустую агору высокими арками в раковинах сводов и тосковал по статуям, которые в этих арках встречали человека, подчеркивая белизной голубизну порфировых колонн. Эти порфиры перекликаются с колоннами греческого источника, предтечи византийских агиасм. Он бежит здесь из своей давней-давней эры, напоминая, что время придумано человеком и властно только над ним, не касаясь вод, небес, гор и вот таких источников, которые всегда текут, будто в первые дни. И только напоследок мы поднялись в театр, где опять расписалось землетрясение. Он оказался настолько неожиданным зов для нас, видевших за эти дни не по одному театру в день, засыпанным снегом, застенчивым и не понимающим, как носить на себе такую белую роскошь, и потому выглядел ненастоящим.

Облака крались к нам с соседней вершины серым туманом, стекали тусклым вечером, заливая уступ за уступом и грозя вот-вот занять преждевременными сумерками ряды театра, а там и сам город. Пора было бежать вниз, где длился еще не поздний день. Тем более что там, внизу, нас ждали мраморные жители Сагалассоса, укрывшиеся от холода под заменяющие им солнце музейные лампы и жадные человеческие взгляды, по которым они стосковались в своих земляных могилах, за столетия почти потеряв веру в археологическое воскрешение.

* * *

Музей, построенный по всем новейшим