Необыкновенный консилиум [Геннадий Моисеевич Шингарев] (fb2) читать постранично, страница - 3

На что жалуешься?..

Впрочем, нет никакого смысла задавать ему эти обычные вопросы. Ведь и так ясно, на что он жалуется. Замучила одышка. Невозможно прилечь, нет сил двигаться. Вот он и сидит. Сидит, понурив голову, тяжело дыша, и смотрит на свои неподвижные, отёчные ноги.

Через трубку фонендоскопа слышно, как из груди мальчика доносится глухое и беспорядочное биение. Кажется, что там, в клетке из рёбер, изо всех сил отбивается от врага объятый страхом зверёк. Не здесь ли разгадка странного недуга? Сердце как будто само торопится рассказать о своей беде.

Глава 3. ТРИ ГОСТЯ

Осмотр больного есть не что иное, как решение задачи. Даны условия — признаки заболевания, которые врач находит при осмотре. Требуется поставить диагноз. Подобные задачи врач решает каждый день.

Предположим, вы захворали: болит горло, повышена температура. Врач приходит, смотрит и говорит: у вас ангина. Вот это и есть диагноз.

Задача, которую нам нужно решить у Миши, сложней. Во-первых, болезнь у него не острая, а хроническая: это значит, что она не вдруг началась, а исподволь развивалась на протяжении нескольких лет. Во-вторых, это болезнь внутренних органов. Тут, чтобы поставить точный диагноз, нужно хорошенько подумать. А зачем он, этот диагноз? По-моему, это не требует объяснений. Кто правильно распознаёт болезнь, тот правильно её и лечит.

Осмотрев больного, я решил созвать консилиум.

Что такое «консилиум»? Слово это заимствовано из латинского языка и буквально означает «совет». Но, пожалуй, лучше перевести его русской пословицей: «Ум хорошо, а два лучше». Консилиум — это совещание врачей, которых приглашают к тяжелобольному, чтобы всем вместе решить, что делать.

Тут я хочу сделать одно небольшое предупреждение. Дело в том, что доктора, которых я вызвал, были не совсем обычными врачами. Точнее, они были совсем необычными.

Однако не думайте, что я собираюсь угощать вас выдумками. Всё, о чём я рассказывал до сих пор, существует на самом деле. Семиклассник Миша Баранов живёт в Москве. Больница, которую я описал, отнюдь не выдумана. И то, что вы сейчас прочтёте, — это, в общем, тоже правда. Или почти правда.

Итак, я решил созвать совет врачей. Врачи пришли. Ровно в назначенный час дверь в палату отворилась, вошёл высокий, смуглый, синеглазый человек, одетый в… Вот в том-то и дело, что одет он был совсем не так, как одеваемся мы.

На нём была длинная белая хламида, складками ниспадавшая к полу. Ноги были обуты в сандалии. Вошедший поклонился. Затем, подойдя к мальчику, он погладил курчавую бороду и что-то сказал на непонятном певучем языке.

Я догадался, что он говорит по-гречески. Бородатый гость повторил свою фразу по-латыни. Теперь я хорошо понимал его: ведь латинский язык — это международный язык врачей. Он сказал, что приветствует всех и просит повернуть ложе с пациентом так, чтобы его хорошо освещало солнце.

Миша смотрел на гостя, не веря своим глазам.

— Узнаёшь? — шепнул я.

Миша ответил:

— Кажется, да. Я где-то его видел… Ну конечно, — прошептал он, с трудом переводя дух, — я видел его… в учебнике по истории!

Мы передвинули кровать, пришелец из Древней Греции сел перед больным и взял его за руку. Чуткие пальцы его, нащупав что-то, замерли. Сомнений не было: он щупал пульс. Странный доктор не спешил. Долго сидел, не отнимая пальцев от худенькой руки больного. Затем потрогал биение жил на шее и осмотрел язык.

После этого он принялся ощупывать живот. Руки его делали какие-то непонятные движения, точно он колдовал над мальчиком; потом он взглянул на меня и одним движением начертил пальцем на животе нечто вроде полукруга.

— Печень, — сказал он по-латыни.

Его руки покружили ещё, и так же уверенно он нарисовал селезёнку. Этот медик пользовался какими-то своими, не известными мне приёмами исследования, однако совершенно безошибочно определил расположение внутренних органов.

Под конец он приложил свою курчавую голову к Мишиной груди и, закрыв глаза, долго слушал сердце. По лицу его пробежала тень; он выпрямился, ласково потрепал мальчика по щеке и быстро вышел из комнаты.

Мы глядели ему вслед. Почти сразу же в коридоре раздались тяжёлые шаркающие шаги, и появился второй консультант.

Этот был ещё удивительней, и, пока он находился с нами, в дверь то и дело заглядывали любопытные. Был он небольшого роста, стар и морщинист, в длинной седой бороде и с космами белых волос на плечах, и вид имел чрезвычайно учёный. В пышной мантии и алом бархатном берете, с бренчащей цепью на груди, он не шёл, а шествовал к больному, а приблизившись, воздел сухие руки в широких рукавах, возвёл к потолку глаза и воскликнул:

— Во имя отца и сына и святого духа!

Затем повернулся и резким, бранчливым голосом приказал по-латыни, чтобы ему подали кресло и скамеечку для ног.

Откуда-то притащили кресло. Новый врач — не знаю даже, как назвать его: не то маг, не то профессор, а