"Родина" и другие произведения [Лев Лунц] (fb2) читать постранично, страница - 3
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (23) »
Март, 1921 года.
РОДИНА
В. Каверину.
I
— Ты сам не знаешь себя, Веня, — сказал я: — да взгляни на себя. Зеркало. И в зеркале высокий человек с могучим лицом. Черные волосы гневно падают на упрямый лоб, а под спокойными, ясными бровями страстно светят дикие, глубокие, пустынные глаза. — Веня, ты не видишь себя. Вот таким пришел ты из Египта в Ханаан, помнишь? Это ты лакал воду из Херона, вот так, животом на земле, жадно и быстро. А помнишь, как ты нагнал того, ненавистного, когда он запутался волосами в листве и повис над землей? Ты убил его, и кричал, и он кричал, и кедр кричал… — Глупый ты, — ответил Веня. — Что ты пристал. Я не люблю евреев. Они грязные… — Веня, да. Но ведь в каждом еврее, вот в тебе, древний… ну как сказать? — пророк. Ты читал Библию? Вот я знаю, что и во мне, у меня лоб высокий… но, смотри, я маленький и щуплый, у меня нос вниз смотрит к губе. Львом зовут меня, Иегудой, а где во мне львиное? Я хочу и не могу выжать из себя, вызвать то суровое и прекрасное… Пафос, Веня. А ты можешь, у тебя лицо пророка. — Отстань, Лева, сделай милость. Я не хочу быть евреем. В Петербурге летним вечером я с приятелем за самогоном. В соседней комнате отец мой, старый польский еврей, лысый, с седой бородой, с пейсами, молится лицом к востоку, а душа его плачет о том, что единственный сын его, последний отпрыск старинного рода, в святой канун субботы пьет самогон. И видит старый еврей синее небо Палестины, где он никогда не был, но которую он видел, и видит, и будет видеть. А я, не верящий в бога, я тоже плачу, потому что я хочу и не могу увидеть далекий Иордан и синее небо, потому что я люблю город, в котором я родился, и язык, на котором я говорю, чужой язык. — Веня, — говорю я: — слышишь отца моего? Шесть дней в неделю он торгует, обманывает и ворчит. Но на седьмой день он видит Саула, который бросился на меч свой. Ты тоже можешь увидеть, ты должен, в тебе восторг и исступленье, и жестокость, Веня. — Я сух и черств, — отвечает он: — я не люблю евреев. Зачем я родился евреем? Но ты прав. Я чужой себе. Я не могу найти себя.II
— Так я тебе помогу, — сказал я: — идем, Веня. За стеной отец перестал молиться. Сели за стол: отец, мать, сестра. Меня не звали, меня уже три года не звали; я жил, как филистимлянин, в их доме. Их дом стоял под вечно-синим небом, окруженный виноградниками, на горе Вифлеемовой. А мой дом выходил на Забалканский проспект, — прямой, чужой, но прекрасный. И мое небо было грязное, пыльное и холодное. Революция: пустые улицы. Белый вечер. Как полотно железной дороги, плывет улица, суживаясь вдалеке. Как стая птиц, летят трамвайные столбы. — Веня, когда я смотрю на этот город, мне кажется, будто я уже видел его когда-то, вот таким: жарким, прямым и чудовищным. И будто мы с тобой уже встречались в нем, и ты был такой же, только в другой, странной одежде. Ты смеешься надо мной… Но он не смеется. На Обуховском мосту, он черный и дикий, он вырастает из себя, простирая руки над рекой. Серый плащ взлетает за его плечами и пустынные, страстные глаза видят. — Да! — кричит он. Голос его звучит, как струна, протяжно и мощно. — Я помню. Мы плыли с тобой на лодке. Круглой как шар. И мы толкали ее баграми. было жарко… — Было жарко! — отвечаю я ему криком. Мы смотрим исступленно, выросшие, горящие, и узнаем друг друга. И вдруг сгибаемся униженно и смеемся. — Какой ты чудак, — говорит Веня: — даже я не выдержал. Чепуха. Белый летний вечер. Окруженная сухими каменными домами, стоит хоральная синагога. По широким ступеням поднимаемся мы, а навстречу из синагоги выходит старый шамеш, служка, плюгавый. Говорит: — Ах, это опять ви? Шиводня никак нельзя. Шиводня суббота. Это он ко мне. Я не в первый раз прихожу к нему. И не в первый раз отворачиваюсь от него, гнусного. Не глядя, сую ему в руку деньги, а он, скользя, как мышь, бесшумно ведет нас через сени в гигантскую спящую залу. Веня идет скучающий и лениво смотрит по сторонам. А я мелко семеню, потупив глаза. — Шюда, говорит шамеш. Едва заметная дверь хрипит, отворяясь. И жестокий холод охватывает нас. Вниз ведут скользкие ступени. Мерцает светильник. А дверь за нами закрылась. — Слушай! Далеко внизу — гул. — Я уж был здесь трижды, Веня. Я боялся… А с тобою не боюсь. — Я тоже не боюсь, — говорит он: — но я не хочу итти. Я не хочу. Он говорит: я не хочу — и идет вниз по скользким- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (23) »
Последние комментарии
6 часов 27 минут назад
14 часов 27 минут назад
1 день 5 часов назад
1 день 9 часов назад
1 день 9 часов назад
1 день 9 часов назад