«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978) [Владимир Фёдорович Марков] (fb2) читать постранично, страница - 2

длительной болезни скончался в университетском госпитале 28 января 1981 г.

В некрологе К.Д. Померанцев написал: «Это был один из замечательнейших людей, с которыми мне приходилось встречаться»^[4].

С В.Ф. Марковым Райс переписывался на протяжении четверти века, причем до последних дней не переставал проявлять горячий интерес к литературе, книжным новинкам, незаслуженно (а порой и заслуженно) забытым или только что появившимся поэтам.

Их переписка, практически целиком литературная, в деталях раскрывающая малоизученный период эмигрантской литературы, — один из любопытнейших документов послевоенной эмиграции, занятное отражение мнений и взглядов тех лет.

Из нее более наглядно, чем из печатных критических отзывов, видно, что именно из советской литературы читали и ценили в эмиграции, И это несмотря на то, что у Райса свой собственный взгляд на все процессы. Порой все же слишком свой, непопаданий многовато, но сама задача поиска была особая — выявить все наиболее интересное и новое, даже у самых что ни на есть твердокаменных советских авторов.

Именно постоянное устремление к самому что ни на есть новейшему в литературе постоянно играло с Райсом дурные шутки. Он предпочел бы, чтобы Нобелевскую премию дали Пильняку или Бердяеву, но не Бунину. Ахмадулину считал скучнее Юнны Мориц. Выражал искреннюю радость, если Марков не включал в очередную антологию стихи Бродского или Адамовича, и тут же сетовал, что за пределами антологии остались стихи Дмитрия Ковалева и Сергея Рафальского. Все это теперь выглядит смешно, но ведь то же самое регулярно повторяется и сейчас, однако поклонников новизны во что бы то ни стало ничуть не расхолаживает. Даже Марков, сам недаром слывущий пижоном и эпатажником, не мог себе позволить быть столь радикальным в своих суждениях и оценках.

Переписка любопытна еще и тем, что на этот раз известного эпатажника Маркова критиковали слева. Его, любившего закатить пощечину общественной России, пропагандировавшего самые по тем временам экспериментальные литературные образцы, теперь упрекали в том, что он чересчур банален во вкусах и идет на уступки вкусам широкой публики. Поначалу Марков непременно отговаривался тем, что это был нажим издательств, что тут скрытая ирония, но в конце концов и он вынужден был назвать Райса «загибальщиком».

Многие письма по объему очень велики и зачастую представляют развернутое выступление на литературные темы, полемику или целый трактат. Сказывается исключительная начитанность автора, распространяющаяся, помимо эмигрантской и советской литературы, также на классику и иностранные литературы на всей доброй дюжине языков, которые он знал.

Некоторые идеи, как видно из писем, были внушены Маркову Райсом (в частности, именно он обратил внимание Маркова на Кузмина, на Бальмонта, и спустя время Марков подготовил издания того и другого, заставившие многих изменить установившиеся мнения об этих поэтах). Он же был одним из тех, кто отговорил Маркова продолжать писать стихи, усиленно предлагая нажимать в первую очередь на критику, и в результате Марков вошел в историю литературы в первую очередь именно как критик.

При этом именно полемика с Райсом оказалась для Маркова наиболее плодотворной. В процессе переписки, и даже не без участия Райса, появилось основополагающее исследование Маркова по футуризму, были заложены основы целого направления в американской славистике. С Кленовским Марков переписку оборвал после того, как обменялись мнениями о стихах друг друга, с Вишняком — после того как обменялись оплеухами по поводу критики, с Райсом же переписка порой затихала на годы, но всегда возобновлялась, хотя отзывы Райса о стихах Маркова были наиболее нелицеприятными из всех.

Любопытен феномен своеобразного эмигрантского самиздата, которому в письмах отведено огромное место. В условиях «железного занавеса» в Париже и Лос-Анджелесе четырьмя копиями «Эрики» были озабочены ничуть не меньше, чем на московских кухнях, и это несмотря на уже появившиеся фотостаты и ксероксы.

Поздно освоенный Райсом русский язык, о котором и сам он, и вслед за ним Марков отзывались скептически, при ближайшем рассмотрении вовсе не так плох, по крайней мере в письмах. Кое-кому из коренных русских литераторов того периода не грех было бы и поучиться.

Письма сохранились в архиве Маркова и ныне находятся в РГАЛИ (Ф. 1348. Собрание писем писателей, ученых, общественных деятелей). Текст печатается по ксерокопиям с оригиналов. Пунктуация, которой Райс в своих письмах слишком часто пренебрегал, приведена к современным нормам, однако сохранены наиболее характерные для его стиля особенности. Имена, произведения и издания, сведения о которых можно почерпнуть в широко доступных энциклопедиях, справочниках и учебниках, не комментируются (иначе пришлось бы в качестве примечаний переписать добрую часть Larusse и Большой российской энциклопедии совокупно с