Ученица начального училища [Николай Александрович Лейкин] (fb2) читать постранично, страница - 2

ребенка и уходи.

Маня взяла плачущаго ребенка и понесла на дворъ. На дворѣ долго она укачивала его, жужжала надъ его головой, бѣгала съ нимъ, пѣла какую-то пѣсню, выученную въ училищѣ, чтобы какъ-нибудь его угомонить, наконецъ забѣжала къ кучеру въ конюшню и со слезами на глазахъ стала просить кучера:

— Смучилъ меня, дяденька, ребенокъ… Поколотите чѣмъ-нибудь въ стѣну пошибче. Авось, онъ испугается и уймется. Онъ у насъ стуку всегда боится.

Кучеръ взглянулъ на Маню, скосивъ глаза, и воскликнулъ:

— Поди ты, чортова перечница, къ лѣшему подъ халатъ! Мнѣ и свои ребята надоѣли, а тутъ еще чужого унимай. Уходи! Брысь! Вишь, еще что выдумала. Стану я передъ чужимъ ребенкомъ шута разыгрывать — и онъ топнулъ на нее ногой и показалъ ей кулакъ.

Уже совсѣмъ было темно, когда Маня принесла ребенка домой.

— Что рано? Куда лѣзешь? — закричала на нее мать, стиравшая при свѣтѣ жестяной лампочки въ корытѣ. — Пошла назадъ! Я вѣдь сказала тебѣ, чтобы ты по двору ходила.

— Холодно, маменька, на дворѣ, да и уснулъ Митька, угомонился, — отвѣчала Маня.

— Угомонился? Ну, положи его на постель за занавѣску. Перемѣнить-бы у него пеленку надо — ну, да ужъ благо, что спитъ. Полежитъ и мокрый. А сама иди въ лавочку и возьми три фунта хлѣба къ ужину да три луковицы. Хлѣбъ-то весь давече сожрала. Иди…

— Уроки… Молитву, маменька, надо учить. Батюшка велѣлъ… — заикнулась было Маня.

— Успѣешь. Послѣ лавки будетъ время… — перебила ее мать. — Мнѣ-же не разорваться самой… Вотъ достирать надо.

Маня отправилась въ лавку и черезъ нѣсколько времени вернулась съ закупками. Мать прополаскивала въ корытѣ бѣлье.

— Наложи подъ таганъ щепочекъ на шесткѣ. Кофейку сварить, что-ли, — отдала она приказъ Манѣ.

— Мнѣ, маменька, уроки, молитву…

— Охъ, ужъ мнѣ это ученье! Одно наказаніе! Дѣлай, что тебѣ приказано! Растопи таганъ на шесткѣ.

Маня повиновалась. Запахло дымомъ горящихъ щепокъ.

Только подъ вечеръ передъ ужиномъ усѣлась Маня при свѣтѣ жестяной лампочки учить молитву. Заткнувъ уши пальцами отъ шума у сосѣдей, смотрѣла она въ книгу, положенную на столѣ, и шептала слова заданной къ выучкѣ молитвы, какъ пришелъ съ фабрики сожитель матери Петръ Митрофановъ. Онъ былъ уже полупьянъ.

— A! Школьница! — воскликнулъ онъ, увидавъ Маню. — Давай мнѣ сюда бумаги на папироску. У меня бумаги нѣтъ.

— Да и у меня нѣтъ, дяденька… — отвѣчала Маня.

— А тетради-то на что? Вырви…

— Запрещаютъ, дяденька. Учительница ругается. Я уже и такъ много вамъ вырывала.

— Ну?! Разговаривать еще! Вырывай!

Петръ Митрофановъ показалъ кулакъ.

Маня повиновалась.

II

Петръ Митрофановъ сидѣлъ въ кухнѣ около стола, разyвшись, и при свѣтѣ маленькой жестяной лампочки разсматривалъ свой сапогъ, ковыряя ножомъ отставшій каблукъ и дымя махоркой. Мать Мани Марѳа Алексѣевна жарила на плитѣ картофель въ салѣ и такъ начадила, что чадъ, смѣшанный съ табачнымъ дымомъ, заставилъ чихать даже пріютившуюся на полкѣ около кофейной мельницы кошку, которая тотчасъ-же убѣжала въ комнату къ жильцамъ Марѳы Алексѣевны, снимавшимъ тамъ углы. За ситцевой занавѣской кряхтѣлъ грудной ребенокъ. Маня, учившая уроки, нѣсколько разъ подсаживалась къ лампѣ, стоявшей передъ Петромъ Митрофановымъ, но тотъ всякій разъ говорилъ ей:

— Ну, чего ты къ ножу-то лѣзешь! Сорвется ножикъ, и я тебя невзначай и нырнуть могу. Сядь къ сторонкѣ.

— Да темно, дяденька, читать нельзя, — отвѣчала Маня.

— Не велика тебѣ нужда и читать-то!

— Выучить приказано къ завтрему.

— Достаточно тебѣ того, что ты въ школѣ учишься. Ты дѣвочка, а не мальчикъ. Куда тебѣ грамоту-то большую? Зачѣмъ? А то на ночь глядя книжки читать!

Маня отодвинулась отъ него и въ полупотемкахъ начала разбирать, бормоча въ полъ-голоса:

— Вонъ оно что… Про птичку какую-то и про гнѣздо. Еще если-бы что путное учить — молитвы или про житіе святыхъ, а то про птичку… — говорилъ Петръ Митрофановъ. — Ну, на что тебѣ птичка съ гнѣздомъ? На кой шутъ, спрашивается?

— Да коли приказываетъ учительница. Какіе вы, право… — пробуетъ возражать Маня.

— Дѣлать ей нечего, этой учительницѣ твоей. Зажралась она въ хорошемъ житьѣ — вотъ и блажить.

— Ужъ и то правда… — отозвалась мать Мани. — Такъ стѣсняютъ дѣвчонку, такъ стѣсняютъ, что просто ужасти. Чуть скажешь: «Манька, бѣги за щепками». «Мнѣ нельзя… Надо уроки учить».

— Да вѣдь бѣгала и за щепками, принесла давеча двѣ корзинки.

— Еще-бы ты не сбѣгала! Коса-то у тебя своя. Чудесно понимаешь, какъ мать тебя гладитъ. Однако, артачилась. Тоже и съ Митькой… Говорю: прогуляй Митьку…

— Ну, да ладно… Брось, Марѳа! Чего тутъ! Надоѣла, — перебилъ Петръ Митрофановъ. — А ты, Манька, сбѣгай-ка мнѣ въ лавку за сапожными гвоздями для каблука. На двѣ копѣйки возьмешь.