Избранное [Луи Арагон] (fb2) читать постранично, страница - 3

броскую, нестертую метафору, неожиданный образ; молодой Арагон негодовал: почему говорят «золотистая, как пшеница»? Ему казалось убедительнее «золотистая, как безумие, как небо, как усталость, как поцелуй» («Парижский крестьянин»). И в «Богатых кварталах» появляются «волосы тяжелые, как закат солнца», «светлые, как смех, зубы».

При всей похожести стиля непохожим остается смысловое звучание общего контекста произведения. У молодого Арагона неожиданные метафоры нанизаны одна на другую, создавая орнамент причудливый и часто претенциозный. В «Реальном мире» яркие, свежие образы не утомляют глаз, ибо художественно оправданны, они тут не самоцель. От 20-х к 30-м годам стиль Арагона эволюционировал к строгости, чистоте, большей смысловой насыщенности слова при отказе от внешней эффектности, но отнюдь не к приглушению экспрессии. В лирико-публицистических отступлениях автора появляются звонкие ноты революционной романтики, придающие романному жанру возвышенную поэтичность. Главы, посвященные, например, Жоресу, Кларе Цеткин или антивоенному митингу, — это настоящие стихотворения в прозе; голоса Арагона-поэта, Арагона-романиста и Арагона-публициста и оратора здесь нераздельны.

Романы «Реального мира», антивоенные по основному своему пафосу, взывали к разуму и мудрости. Но остановить вторую мировую войну человечеству не удалось. 3 сентября 1939 года Франция вступила в войну с Германией, в июне 1940-го правительство позорно капитулировало.

…Когда впервые встречаешься с Парижем, идешь вдоль Сены или по Елисейским полям, начинает щемить сердце. Ведь Париж входил в ту военную пору в наше сознание вместе со стихами Арагона, с теми стихами, что опубликовал тогда Павел Антокольский, не зная еще имени поэта, выступавшего под псевдонимом Франсуа Гневный. Потом эти же строки мы нашли в тоненькой, скромно изданной в послевоенной Франции книжечке «Французская заря». И нам, чьи глаза еще не успели привыкнуть к московским окнам без белых бумажных полосок от ударной волны, без мешков с песком, уложенных вдоль первых этажей, таким же суровым, собранным представлялся военный Париж. И страстно хотелось, чтобы он тоже ожил, засверкал, забыл войну. Когда я впервые увидела этот город после двадцати лет мира, в памяти вдруг всплыли арагоновские строки:

«Нож в сердце»… Могла ли иначе называться та книга боли, созданная в 1940 году? Нож в сердце — замерший в оцепенении Париж; нож в сердце — шаг оккупанта по Елисейским полям; нож в сердце — бездонная печаль в огромных голубых глазах любимой; нож в сердце — чужеземный флаг над Эйфелевой башней.

Сегодня в приветливом Париже разум отказывается верить, что здесь разгуливали — хозяевами — офицеры фашистского вермахта. Но нельзя не верить — о кровавых боях за Париж напоминают нам сотни мемориальных досок на домах, решетках скверов: «Здесь погиб…», «Здесь был расстрелян…», «Здесь пали смертью храбрых…» Наши народы сражались вместе и вместе победили фашизм. Поздравляя советских друзей с 50-летием Октябрьской революции, Арагон говорил: «Эта годовщина обращает нас мысленным взором к незабываемым дням… к многолетней дружбе наших народов. Мы никогда не забудем, что вы спасли мир от фашизма».

В мае 1975 года Арагон, верный долгу перед погибшими друзьями — Габриэлем Пери и Жоржем Политцером, Робером Десносом и Пьером Юником, — поставил свою подпись под обращением протеста: «Мы, участники движения Сопротивления, депортированные лица, бывшие участники и инвалиды войны, решительно протестуем против решения правительства не отмечать годовщину Победы 8 мая…» Общественное мнение победило: забвение уроков прошлого грозит человечеству гибелью.

К трагическим дням войны был обращен первый из романов Арагона, опубликованных в дни мира. «Если моя книга при всех ее недостатках, — представлял автор читателю первый из томов „Коммунистов“, — …заставит поразмыслить о событиях той эпохи, увидеть, в какой степени права была партия в 1939 году, поможет понять последовательность политики партии — я буду доволен. Слишком часто думают, что эта политика делается ото дня ко дню, по воле обстоятельств… На самом деле политика партии, внутренняя политика партии, как открывается она нам, — это политика последовательных идей, идущих издалека. Это политика рабочего класса; я надеюсь, именно ее вы увидите воплощенной людьми различных формаций в книге, которая преследует две цели: во-первых, показать всю нацию и, во-вторых, во главе нации ее авангард — мою партию».

Показать нацию и ее авангард… Эстетически эта задача решена через параллельное изображение двух войн: той «странной» позиционной войны, развертывающейся лениво, медленно (правительство еще надеется --">