Милые бездельники [Александр Константинович Шеллер-Михайлов] (fb2) читать постранично, страница - 69

сидѣла на одномъ изъ металлическихъ стульевъ, стоившихъ на могилѣ около памятника, и смотрѣла какъ-то-особенно не весело. Я окликнуть ее.

— А, дорогой сосѣдъ, — отозвалась она, едва замѣтно улыбаясь. — Вотъ-то не ждала!

Она, какъ мнѣ показалось, и похудѣла, и поблѣднѣла, и постарѣла.

— Привелъ Богъ еще свидѣться, — заговорила она, отворяя дверь рѣшетки и приглашая меня войти. — Рада я, голубчикъ, что свидѣлась. Совѣта нужно спросить. У всѣхъ теперь совѣтовъ спрашиваю, точно одурѣла вдругъ, а всѣ только подсмѣиваются. «По пустякамъ тревожитесь», говорятъ. Вы-то этого не скажете. Сердечный человѣкъ, все такое понимаете, да притомъ и сами причастны къ этому дѣлу.

— Къ какому дѣлу? — спросилъ я, недоумѣвая.

Я сѣлъ на другой стулъ, стоявшій около памятника.

— Да вотъ, — она указала на пустое мѣсто въ нишѣ. — Власъ-то, вѣрно, говорилъ вамъ, какъ и что тутъ случилось.

— То-есть сказалъ, что украли образъ и лампаду, и только, — сказалъ я.

— Ахъ, глупый, глупый народъ, — нѣсколько раздражительно проговорила она. — Украли! укради! Да развѣ въ этомъ суть-то? Развѣ это все внутри меня перевернуло? Тысячи, слава Богу, теряла, да не плакала, потому деньги что- наживное дѣло, да и не съ ними на судъ-то Божій предстанешь. А тутъ горе-то какое случилось! Вотъ, жила-жила, да на старости лѣтъ и натворила бѣдъ, душу христіанскую погубила.

Я ничего не понималъ.

— Разскажите, въ чемъ дѣло! — сказалъ я.

— Помните, милый вы человѣкъ, когда памятникъ-то кончили и вы тутъ были, нашъ разговоръ? — дружески начала она, дотрогиваясь рукой до моей колѣнки. — Расхвасталась я тогда; и живопись-то хороша, и бронза-то по особымъ рисункамъ сдѣлана, и лампада-то по заказу чрезъ огонь позолочена, и восемьсотъ-то рублей съ небольшимъ заплачено. Соврала даже вамъ, цифру убавивши, чтобы похвастать, какъ дешево покупаю. Тоже баба! Помните?

— Помню, помню, — отвѣтилъ я.

— Ну, а мальчика-то, голодненькаго мальчика съ слѣпенькимъ отцомъ-нищимъ помните? Еще кудри-то его, мальчика-то, да глава-то его обоихъ насъ поразили? Тоже не забыли?

Я утвердительно кивнулъ головой.

— Ночью во снѣ эти глаза теперь на меня смотрятъ, да какъ смотрятъ-то, тоскливые да укоризненные, словно на убійцу, — проговорила она въ сильномъ волненіи. — Ей-Богу! Вѣдь это онъ укралъ-то, мальченочка-то этотъ, его это я, голубчика, искусила, грѣшница. Да я думаю. Прохоръ-то Васильевичъ въ гробу перевернулся, когда онъ-то, малышъ-то этотъ несчастный, мною подъ руку подтолкнутый, образъ-то выковыривалъ да лампаду отвинчивалъ здѣсь на могилѣ.

— Полно вамъ, началъ я:- вы тутъ не…

Она съ несвойственной ей рѣзкостью перебила меня:

— Не говорите мнѣ хоть вы-то того, что другіе говорятъ! Словно сговорились всѣ ухлопать меня самыми этими утѣшеніями! Такъ другіе того разговора не слышали и человѣка этого не видали, и души-то у нихъ кожаныя; а вы…

Она вдругъ прервала начатую фразу и опять задушевнымъ тономъ спросила меня:

— Помните, родной мой, какъ я спросила старичка: «хворый онъ у тебя?» а старичокъ-то коротко отвѣтилъ: «голодный!» Умирать я буду, а этого слова не забуду. Ни слова этого, ни того, какъ сказано оно было, не забуду. Ни въ одномъ грѣхѣ не покаюсь, а въ этомъ буду весь вѣкъ каяться. Голодному гривенникъ дала, а тутъ при немъ же нашла чѣмъ хвастать, что сотни рублей на украшеніе памятника бросила…

Чтобы немного разсѣять ея мысли о ея виновности въ этой исторіи, я спросилъ:

— О чемъ же вы хотѣли со мной-то посовѣтоваться?

— Объ адвокатѣ, объ адвокатѣ, голубчикъ. — заторопилась она — Кого лучше взять? Говорила я съ родными, съ знакомыми. Всѣ шутятъ только: «Да возьмите любого, тутъ и защищать-то нечего, дѣло ясно и никакихъ оправданій быть не можетъ: укралъ воришка, вотъ и все, а тутъ еще святотатство — отягчающія вину обстоятельства!» А? каково? Эти они мнѣ-то говорятъ: «отягчающія обстоятельства!» Тупымъ ножомъ по-сердцу рѣжутъ, да еще смѣются: «изъ ума, молъ, наша старушка выживать стала». Ну, а вы меня поймете и поможете мнѣ. Такого мнѣ адвоката надо, чтобы душу-то мою понялъ, чтобы меня-то не казнилъ: вѣдь, накажутъ мальчугана — меня накажутъ, пить-ѣсть я не въ силахъ, какъ вспомню, что сослать его могутъ. Отягчающія обстоятельства, шутка сказать! Вы мнѣ ужо подыщите, голубчикъ. Такъ среди нихъ, говорятъ, разные есть — одни если крючкотворствомъ надо донять, такъ хороши; другіе, если слезой пронять нужно; извѣстно, дѣла всякія у нихъ, тоже за деньги умудряются.

Я успокоилъ, какъ умѣлъ, Марью Петровну и пообѣщалъ ей разузнать все это дѣло и переговорить съ нѣсколькими присяжными повѣренными. Она крѣпко пожала мою руку и поднялась съ мѣста, чтобы пройти въ церковь, гдѣ шла уже обѣдня.

— Вотъ, вѣдь, на могилки свои перестала даже ѣздить, — сказала она мнѣ, направляясь со мной къ церкви. — Не могу смотрѣть на этотъ памятникъ, точно укоръ онъ стоитъ передо мною… Да и молюсь-то нынче Богъ знаетъ какъ: крещусь, крещусь, а въ головѣ, все онъ, все мальчоночка этотъ,