Ломаный грош [Ольга Николаевна Ларионова] (fb2) читать постранично, страница - 2

землю саданул метеорит среднего калибра. Я открыл глаза — пчелы не было, мед тек по усам, как ему и положено, а неподалеку дымилась яма.

Потом появились рогатые бобры. Это я говорю — бобры, просто ничего другое мне не пришло в голову, когда они впились зубами в стволы здоровенных корабельных сосен. Сосны дружно повалились, да так хитро, что вершинами угодили прямо в яму. Я тем временем подумывал, а не удрать ли мне на корабль — все-таки каждый бобер был величиной с буйвола. Не приведи господь, окажутся всеядными… Но любопытство пересилило. Я остался.

Им на смену явился жираф-водомерка, у которого восемь коленок торчало выше головы. Он навис над ямой и с молниеносной быстротой объел все верхушки, так что теперь из ямы торчали только пустотелые, как тростник, стволы.

А потом вокруг затряслась земля. Что творилось — ни в каком вахтенном журнале не опишешь. Но что самое удивительное — под «Молинелем» было тихо. Кругом земля раскалывается, пропасти бездонные разверзаются, а я сижу себе, привалившись к стабилизатору, и даже таким чувствительнейшим прибором, как собственное тело, ни одного балла по шкале Рихтера не воспринимаю.

Да к тому же еще и обнаружилось, что кругом — несметные толпы боятов. Когда они появились, откуда — не заметил. Похоже, мой аксакал созвал. Нам-то они поначалу показались не в меру застенчивыми, даже трусоватыми, потому мы их и начали между собой именовать «боятами». Вообще-то их планету сразу же стали называть Боярыней, но аборигенам настолько не присущи были ни чванство, ни степенность, ни обжорство, что вроде бы полагающееся им именование «бояре» было сразу же забраковано, прижилось — «бояты».

Так вот, оказалось вдруг, что бояты ничегошеньки не боялись. Еще земля не перестала трястись, а они уже попрыгали в дымящиеся пропасти, карабкаются по отвесным стенкам, выцарапывают что-то голыми руками, а потом все в яму сносят. Прилично натаскали, на глаз — кубометров десять грунта. Потом сели в кружок, мелодично так засвистели. На свист явились муравьи, тоже, скажу вам, не на сон грядущий вспоминать — с хорошую собаку животные. И каждый перед собой колобок какой-то катит.

И еще бабочки-траурницы не менее, чем с журавля. Крылья трепетные, бархатистые, с них иссиня-черная пыль так и сыплется.

С колобками да с пылью куча выросла до размеров среднего террикона. Что же, думаю, дальше? А дальше опять настал черед муравьев, принялись они эту кучу глиной замазывать; если бы из нее в разные стороны деревянные трубы не торчали — термитник, да и только.

Любопытно это все до крайности, одна беда — слишком близко от корабля. Инструкция такого не допускает. Так что вернись сейчас Рычин — и опять мне выволочка. А с другой стороны — возразить боятам я ничего не могу, потому что чувствую: от чистого сердца стараются, да еще и с превеликим удовольствием. Так что никак от этого не может быть вреда.

А понимать, что такое «хорошо» и что такое «плохо», — это у них врожденное. Вершина биологической цивилизации, одним словом.

А бояты мои тем временем, сидя в кружочке, ладошки солнцу подставили. Каждая ладошка серебрится, как вогнутое зеркальце, и все лучи концентрируются на термитнике. Аж дым пошел.

А тут еще и смерчи. Здоровенные, волками воют, прямо на боятов надвигаются. Только никто не шарахается; помашут, как на комара, — смерч вежливо так отодвигается. Или перепрыгивает через кого-то, и краешком не задев. Подползли они к самому термитнику, каждый смерч пристроился у конца деревянной трубы, и такое пошло — что там твое торнадо!

А мои аборигены, что в кружочек сидят, и вовсе детским делом занялись: катают что-то в ладошках, точно снежки лепят. Я пригляделся — нет, пусто у них в руках. Играют, значит. А что им не играть день-деньской, если у них цивилизация самая биологическая, а значит, все само собой растет — хоть булка, хоть трусики…

А вот под эти дружные прихлопы и самодеятельность началась: выскочила на вершину холма девчонка босоногая, юбочку плетеную травяную подобрала и пошла остренькими пяточками чечетку отбивать. Это прямо по раскаленной земле! Из-под ног струйки раскаленного пара так и брызгают, а девчонке хоть бы что — бьет пяточками, да так звонко, словно блюдо чеканит. И окружающие, на нее глядя, запели. И что удивительно — я как будто знакомые, земные слова узнаю. Только в целом бессмыслица получается:

«Едим брошь, едим брошь, едим брошь, брошь, брошь…»

Чушь, одним словом.

Смерчи между тем от земли оторвались, ласково так девчонку со всех сторон обдули и исчезли. Похоже, этот фестиваль народного творчества боятов приближался к завершению, и слава богу, что до прихода Рычина.

Только я так подумал — кто-то трогает меня за плечо и задумчиво так осведомляется: а что это за хор имени Пятницкого с солисткой на раскаленных угольях?

Командир! Вернулся-таки. В самый разгар! Со всем экипажем.

Я вскакиваю и начинаю объяснять, что у древних болгар тоже наблюдалось аналогичное развлечение и вообще