Судьбой дарованные встречи [Серафима Германовна Бирман] (rtf) читать постранично, страница - 2

растворилась в труде и радости познания.
Элеонору Мунтян анатомический театр увлекал неизмеримо больше, чем просто театр. И все же тем, что сцена возникла для меня не как мечта, а как реальность, недостижимая, но вне меня уже существующая, я обязана именно ей.
В весну одного из первых лет XX века в Петербург прибыл на гастроли Московский Художественный театр. Гастроли были частые, пожалуй ежегодные, и всегда —весной. Я еще не кончила гимназию, когда сестра моя стала… участницей народных сцен в спектакле Художественного театра «Доктор Штокман». Вот нежданное-негаданное событие, оказавшееся таким значительным не столько для Элеоноры, сколько для меня.
А случилось это так: администрация театра почему-то именно из бессарабского землячества пригласила нескольких {6} студентов и курсисток для изображения «толпы» в «Докторе Штокмане», и сестра оказалась в числе избранных. Выступление в «Докторе Штокмане» было для нее неким захватывающим развлечением и еще возможностью пополнить свои материальные ресурсы. Но для моей жизни событие это имело решающее значение: когда летом сестра приехала в Кишинев, я увидела у нее фотографию неизвестного мне господина, седого, но с черными, как уголь, бровями и такими же черными усами. Господин глянул на меня с карточки лучистыми, чуть прищуренными глазами. На обороте уверенным красивым почерком сделана была надпись: «Милой Элеоноре Ивановне Мунтян в благодарность за любезное участие в “Докторе Штокмане”. К. Алексеев-Станиславский».
—Кто это? —спросила я.
—Артист. Главный артист одного московского театра. Я играла с ним вместе на сцене. Да. Играла. И он был мною доволен. —Сестра внимательно посмотрела на меня. —Серафима! (Своих младших братьев и сестер она называла полным именем —без намека на сюсюканье.) Поступай-ка в этот театр… Гимназию ты кончила. Тебе шестнадцать лет. Может быть, из тебя что-нибудь выйдет. А театр этот хороший. Художественный! Все хвалят…
Эти простые слова «все хвалят» выразили ее захваченность Художественным театром.
Всем ли участникам массовых эпизодов подписал свою фотографию Станиславский? Не знаю. Не думаю, что сестра решилась попросить у Станиславского на память его карточку. Думаю, что во время народных сцен он —Штокман —увидел ее глаза, сияющие восторгом. Станиславский мог заметить, вернее почувствовать, как ведут себя в массовых сценах их участники. Ведь и от них он требовал и ждал творческого самочувствия, необходимых актеру качеств —веры и наивности. Этого сестре было не занимать стать.
Убеждена, что вся молодежь была пылко влюблена в доктора Штокмана —Станиславского, если в этой роли достигал он такого воздействия на зрителей зрелого возраста.
В книге «Моя жизнь в искусстве» Станиславским приведено письмо старого петербургского театрала. Воспользуюсь возможностью как бы перечесть его:
«… в перспективе прошлого еще яснее видно, чем были для нас эти ваши приезды, эти “гастроли”, на которые {7} рвалась вся интеллигенция, вся учащаяся молодежь, на которые доставали себе места —в то трудное для них время —и сознательные рабочие, ученики Смоленской школы и других вечерних курсов. Вы слышали от ваших администраторов о многотысячных толпах, которые стояли днем и ночью перед театром на площади, иногда в сильный мороз или мартовскую слякоть, чтобы попасть в очередь за билетом; вы видели пред собой в театре наэлектризованную публику, которая слушала вас, затаив дыхание, и восторженно кричала после закрытия занавеса; вы получали цветы и венки, подбирали со сцены скромные букетики, которые бросали вам с верхов студенты и курсистки… Но сознавали ли вы, что те наши чувства, которые выражались в этих встречах, овациях в проводах, имели свой особый тембр, —не тот, с которым мы встречали и провожали других своих любимцев?.. Старые театралы, мы с юности знали высокие восторги и благодатные потрясения, которые дают нам могучие таланты художников сцены. Мы плакали в театре и потом кричали, как дети, чтобы излить переполнившие душу стихийные волнения. И, встречая великих артистов, мы ждали этих потрясений и опьяняющих восторгов. Но вас мы ждали и встречали по-особому: вас мы ждали и встречали, как весну, которая несет с собой светлую радость, и мечты, и надежды, которая вскрывает даже в заглохших, забитых жизнью сердцах поющие родники живой поэзии»
К. С. Станиславский, Собрание сочинений, т. 1, М., «Искусство», 1954, стр. 239..
Так вот в какой легендарный театр вошла я ученицей после окончания драматической школы артиста Художественного театра А. И. Адашева! Это самое-самое сияющее счастье моей жизни!
Не имею права хоть на миг забыть Василия Ивановича Качалова и Леопольда Антоновича Сулержицкого —они рекомендовали меня Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко.
Сулержицкий и Качалов преподавали в школе Адашева: они поверили мне, а Художественный театр поверил их рекомендации. Как легко на сердце, что я оправдала их доверие.
—Симочка! —Так иногда Василий