cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
восхищался. Ею.
Но нашел такую меру восторгов, которая сама по себе была как бы признанием в любви, вместе с тем походила на комплименты, то есть на восторги более низкого класса… — так нужно с такой женщиной, считал Митя.
Вера молчала. Она верила ему, но естественно, не безоговорочно.
Митя вдруг остановился посередине тротуара и, взяв ее руки в свои, — прохожие безмолвно обтекали их — сказал, проникая глубже и глубже в ее глаза, будоража и вспенивая ее чувства:
— Вера, я так взволнован, что даже не спросил, голодны ли вы, хотите ли выпить, устали? Куда мы пойдем — говорите, чтобы мы могли в прохладном зальчике сесть напротив друг друга, и я мог смотреть на вас без помех…
Она стояла и думала: вот теперь НАЧАЛО их отношений.
Они долго решали, куда пойти, и наконец сошлись на ресторанчике — пароходике, пришвартованном недалеко от Дома на Набережной.
— Там, наверное, прохладнее, — сказала Вера, вспоминая какие-то слухи о пароходике, не решаясь предложить что-то более приличное в центре: Митя — женатый дипломат, и этим все сказано.
Кстати, как-то уж очень свободно он себя ведет…
Они поехали туда на троллейбусе — настояла на том Вера. Она боялась такси, боялась так скоро очутиться с Митей в замкнутом пространстве машины, где все проще и ближе, а она к этому готова еще не была.
Митя это понял и подумал, что не зря именно его выбирают женщины из множества мужских особей — гораздо более совершенных, чем он: Митя представал таким, каким хотели его видеть женщины, и откликался на их причуды и загадки своей несколько женственной, родственной душой.
А вот и пароходик — задрипанный и облупившийся. Они взобрались по серым дощатым ступенькам, поднялись по маленькому покачивающемуся трапу и вошли в зал.
В зале было душно — первое разочарование… И слишком весело…
Краснолицые потные музыканты наяривали нечто невообразимое, а посередине зала плясала толпа, взявшись за плечи, — все они казались одной большой пьяноватой семьей.
Митя и Вера гляделись здесь нежелательными иностранцами. Окна-иллюминаторы были задраены, и табачному дыму было некуда деваться — он вольно плавал над пляшущими, выше, ниже, но не исчезал никуда.
В первую минуту Вера хотела повернуться и бежать, но во вторую рассудила здраво: посмотрим.
Официант, более-менее приличный на вид, провел их в закуток, который назвал пышно — кабинет. Закуток-кабинет задергивался белой больничной шторкой и находился в их собственном распоряжении.
Там стоял стол, два узких клеенчатых диванчика с твердейшими сиденьями и прямыми деревянными спинками.
«…Надо было сразу везти ее к себе, — с досадой подумал Митя. — Но! Но, во-первых, слишком рано, швейцарка, знавшая всю их семью и вообще весь дом и гостей всего дома, могла натворить беды… Во-вторых, Вера бы не поехала… Сразу тащит домой?!»
— Я негодяй и болван, — сказал он морщась, — привести вас в такое место! Но я как-то подзабыл наши совдеповские реалии… Простите, Вера, хотите — уйдем?
Ей было приятно видеть, что он расстроился, и уже не хотелось никуда двигаться. Он тонок и добр, подумала она и ответила улыбнувшись: «Какая чепуха! Здесь даже забавно! Клянусь вам, мне нравится на этом пиратском судне».
И Митя подумал о ней так же, как она минуту назад о нем: тонка и добра. Они остались довольны друг другом.
И вдруг им стало хорошо: смешило все, что должно было смешить, волновало то, что должно волновать. Митя, вглядевшись в затемненные очками глаза, уловил в них нежность и позволял себе легко касаться пальцами ее руки, говоря что-то…
Официант — усатый и с челочкой — показался им почти настоящим Чарли Чаплином, а когда он, представившись Георгием Ивановичем, разрешил называть его Жоржем, они оба расхохотались.
Теперь все объединяло их: и Жорж, и поганенький закуток, и цыганские песни, несущиеся из зала.
Жорж, понимая, что они отличаются от тех, кто выплясывает и поет, лихо маханул скатерть на обратную сторону, но там она оказалась уж вовсе неприличной, тогда Митя сунул Жоржу в карман купюру, и тот, просекши, что давать будут, тут же принес достаточно чистую, во всяком случае стиранную, похожую на простыню, скатерть и даже стаканчик с нарезанными маленькими бумажными уголками-салфетками.
— У вас что, благотворители — больница? — спросил Митя, скашивая веселый глаз на Веру, она прыснула, а Жорж ничего не понял, но на всякий случай ответил: конечно.
Заказ принес быстро, потому как кроме шашлыка и салата здесь ничего не изготавливалось, а когда еще одна купюра перекочевала в его карман, появился армянский коньяк.
Они еще ни о чем не говорили, только устраивались, вживались в обстановку, в жизнь на пароходике, в их закутке, будто предстояло им тут долго пробыть или вовсе — прожить…
Впрочем, почему — нет? Те часы, которые пройдут здесь — в грохоте, Жоржике, зыбком качании палубы и всем другим, были нечем иным, как самой жизнью, —
Последние комментарии
13 часов 5 минут назад
14 часов 37 минут назад
18 часов 31 минут назад
18 часов 35 минут назад
23 часов 56 минут назад
2 дней 11 часов назад