Вы все же умрете [Жерар Клейн] (fb2) читать постранично, страница - 5

самоубийство, — медленно процедил я. — Есть удачные и есть неудачные. В самоубийстве, Глэдис, заложено все — отчаяние, происшествие, драма. И даже надежда, если самоубийство неуда­чно. Надежда, от которой у чувствительного чита­теля на глаза наворачиваются слезы. Надежда, кото­рая высвечивает хрупкость жизни и тяжесть челове­ческой судьбы.

— Вы хотите сказать...

— Я ничего не хочу сказать, Глэдис. Можно орга­низовать исчезновение в виде похищения, но этот трюк использовался уже не раз. Логически остается лишь самоубийство, прекрасное самоубийство с по­мощью газа. Выломанная дверь, лежащая на постели женщина, разбитое окно, запах газа, заострившиеся черты лица, синяки под глазами, письмо с изло­жением вашего отвращения к жизни, фотографы, ци­ничный журналист, пишущий трогательную статью.

— Но я не хочу умирать, — нерешительно сказали вы.

- Разве речь шла о смерти? — я закурил сигарету, улыбаясь своему отражению в темном оконном стек­ле. — Вы знаете, от газа умирают очень долго. Часы и часы в нормальных условиях. А мне понадобится всего несколько минут, чтобы вызвать прессу и по­жарных и спасти вас.

Я читала где-то, — сказали вы, — что это очень спокойная смерть, почти радостная.

- Не знаю, думаю, и вы этого не узнаете.

Мой голос задрожал. Я был слишком наивен, веря, что дело выгорит. Даже ребенок угадал бы западню.

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Вы так умны, мой дорогой. Что бы я делала без вас?

В тот вечер мы, Глэдис, совместно решили, что вам надо умереть. Вы помните это?

В гостиной, которую вы обставили сами и к ко­торой я так и не привык, среди пунцовых штор и эк­зотических пуфиков, на этом кровавом диване, ко­торый столько часов держал ваше тело, пока ваш дух блуждал по страницам бесчисленных журналов, пока ваши губы обсасывали фильтр ваших отврати­тельных сигарет, среди этих кресел, подаренных ва­шими родителями, около торшера, похожего на уродливую металлическую пальму, меж этих ро­зовых стен, под этим бежевым потолком и на этом бледно-голубом ковре мы решили, что вам пора уме­реть, и я уже видел вас распростертой на пурпурном покрывале с бледным лицом и заострившимся но­сом, и даже ощущал тяжелый запах газа. Мы склони­лись над толстым словарем, мы рассчитали время, которое не нанесет ущерба вашему здоровью, и я де­лал это со знанием дела и вниманием, что восхитило вас.

Мы предусмотрели все — ваше платье, причину моего отъезда, позволившего вам воплотить в жизнь свой фатальный проект, мое поспешное возвра­щение из-за неясного волнения, тяжелого пред­чувствия, содержание вашего письма, которое я вам продиктую, ибо вы все еще признавали мое умение писать (хотя ваше литературное произведение не бу­дет выше уровня открытки), дверь кухни, которую вы оставите открытой, чтобы газ легко проник в гос­тиную, людей, которых надо будет известить, и даже врача, который понадобится вам. Но мы все же не предупредили его. Мы выбрали час. Вы были веселы и игривы.

В тот вечер мы пошли в кино. И в полумраке люди издалека оборачивались в вашу сторону, Глэдис. И это почти опечалило меня, ибо, быть может, я не имел права лишать эти проскользнувшие вдали призраки возможности встретиться с вами и понра­виться вам. Ваша ладонь весь сеанс лежала в моей ла­дони, наверно, вы забыли убрать ее. А ваш дух бро­дил вдалеке и не обращал внимания на движущиеся на экране тени. Вы, Глэдис, думали о своей смерти и о своем воскрешении, вы думали о будущей жизни и о жалком недоноске, вашем муже, которого вы выбросите на свалку.

И я думал о вашей смерти, Глэдис, а также о своем воскрешении.

Поэтому-то мы и держались за руки весь сеанс. По­этому-то я прекрасно представляю вас, Глэдис, стоя на перроне крохотного вокзала и ожидая поезда. Я изредка бросаю взгляд на часы, вдыхаю свежий ут­ренний воздух, смотрю на последние звезды в небе и вижу, словно я рядом, как вы открываете газ и разли­ваете вокруг целый флакон ваших любимых тя­желых духов, всегда вызывавших у меня головную боль, чтобы заглушить неэстетичный запах газа, кла­дете на низенький столик рядом с оловянной пепель­ницей — я подарил ее вам в прошлом году на день рождения — письмо, белое пятно на рыжем дереве, где вы излагаете свои несчастья тем стилем, что вызовет слезы на глазах многих, ибо вы писали под мою диктовку, затем ложитесь на тошнотворный красный диван и смотрите на окно с опущенными шторами.

Я вас вижу, Глэдис, и знаю, что вы счастливы, я знаю, что вы думаете о сцене, которую сыграете, и о многих других сценах, которые последуют за ней, я знаю, что газ проникает в ваши легкие, блокирует ваши клетки одну за другой и вселяет в вас радость. Я знаю, что вы, Глэдис, ждете меня с улыбкой на устах, улыбкой красной, как кровь. Вы, Глэдис, будете ждать меня очень долго. Будьте счастливы все это время. Ибо я не приду, Глэдис, и никого не преду­прежу. Мне все равно, кто прочтет ваше письмо. По­езд подходит к перрону. Мне, Глэдис, пора привы­кать к вашему отсутствию.

К тому же уже