Еловые дрова и мороженые маслята (Рассказы и повести) [Анатолий Сергеевич Онегов] (fb2) читать постранично, страница - 3

Видел я их всякий раз, когда спускался в подпол за овощами. Висели они вниз крылышками, прицепившись к доскам пола или ухватившись сведенными от холода лапками за старую, летнюю паутину. Пауки на зиму тоже засыпали, забивались в щели и не беспокоили моих бабочек.

Заносил я иногда этих спящих бабочек в дом, сразу не отогревал, а осторожно клал на подоконник около холодного окна. И бабочки мои всегда оживали. Отвернешься другой раз от окна, забудешь о том, что принес в дом, в тепло, спящее насекомое, и вдруг услышишь, будто кто бьется легко под потолком у лампочки. Поднимешь голову и увидишь, что это бабочка отогрелась, ожила она в тепле и теперь трепещет крылышками, тянется к свету.

До весны в комнате бабочек я не оставлял и всякий раз, к вечеру, когда в доме становилось прохладней, когда остывала печь, относил своих гостей обратно в подпол, где они почти сразу снова засыпали.

Было мне проще, веселей дожидаться через глухую северную зиму весеннего тепла, когда знал я, что вместе со мной ждет это тепло еще кто-то. Вот почему и берег я своих бабочек, помнил о них и редко когда позволял себе побеспокоить, поманить теплом, занести их в дом. Были они так же дороги мне, как и желтогрудые синички, и не мог допустить я, чтобы кто-то ловил моих тихих соседей по зимовью.

Кто он, этот враг? Кто занялся по зиме охотой в моем доме?

Осветил я фонариком все углы под крышей, но никого не нашел. И только подумал было, не зверек ли землеройка — большой охотник до всяких зимующих насекомых — завелся у меня в доме, как наверху, у самой печной трубы, что-то шевельнулось… Шевельнулось раз, другой и смолкло. Посветил я туда фонариком еще раз и разглядел, наконец, под крышей у печной трубы два сизых пушистых комочка — двух прижавшихся друг к другу птичек.

Побеспокоил их свет моего фонаря, встрепенулись они — высунулись из сизых пушистых комочков сначала птичьи носики, а потом и головки. Пушистые комочки один за другим чуть опали и на том месте, где у птичек брюшко и грудка, сделались из сизых желтыми, а следом за желтым цветом проступили на грудках у птичек и черные галстучки.

— Здравствуйте-пожалуйте, друзья дорогие! Так вот вы где, сердешные! А я-то думал, покинули вы меня, улетели от непогоды в лес. А вы тут живете-можете помаленьку.

Обрадовался я тогда, так обрадовался, что совсем забыл поругать своих синичек за бабочек, за крылышки, что остались от бабочек на доске около печной трубы.

Стоял я внизу, смотрел на птичек, удивлялся, радовался, а синички тем временем пошевелились снова, чуть приметно повертели головками, опять распушились пушистыми сизыми комочками и спрятали в эти комочки свои головки.

Отвел я от птиц фонарик, спустился с чердака, забыл даже про ящик для рассады, который собирался мастерить, и стал готовить для синичек угощение.

Натопил я свиного сала, вымазал им прутики и лучинки, вымазал густо, чтобы птичкам хватило моих угощений надолго, чтобы не ждали они меня лишний раз, снова забрался на чердак, по всему чердаку натыкал этих прутиков и лучинок и стал ждать, примут или не примут гости мое угощение.

И синичкам свиное сало понравилось. Тут же отыскали они мое угощение и прутик за прутиком, лучинку за лучинкой стали выстукивать острыми, проворными клювиками.

Так и появилась у меня посреди зимы новая забота: каждый день подкармливать своих постояльцев. И синички быстро привыкли к моим угощениям, догадались, где ждет их все время богатый стол, и теперь особенно не торопились выбираться из-под крыши на улицу даже в ясные, тихие дни.

Устроил я для синичек кормушку и под окном, но эта столовая почти все время пустовала. Выпадет ясный день, стихнет ветер, выберутся мои постояльцы из-под крыши на улицу, попрыгают по забору, заглянут в одну, в другую дырочку — нет ли там каких букашек — и снова шмыг-шмыг друг за другом под крышу, склевывать с прутиков и лучинок свиное сало.

Купил я своим синичкам и семечки на рынке. И теперь там, где складывали раньше мои птички крылышки бабочек, ото дня ко дню стала расти горка подсолнечной шелухи.

За зиму привыкли мы друг к другу. Не боялись меня птички совсем, узнавали сразу, когда приходил я к ним на чердак, тут же подлетали поближе и смирно ждали, когда достану угощение. Разговаривал я с ними иной раз. Подзывал к себе, тихо посвистывая, и было мне вместе с этими доверчивыми синичками куда легче, чем одному, ждать первых весенних дней.

Так и дожил я вместе с синичками до первого теплого солнца. Пришла весенняя пора, и услышал я у себя под окном звонкий, веселый колокольчик. «Тинь-тень-динь-день», — вызванивали мои желтогрудые птички раз за разом. Радовался я этой первой весенней песенке, радовался и грустил одновременно.

А грустил я оттого, что совсем скоро должны улететь от меня мои птички в лес, к гнездам, — ведь вокруг моего дома не было ни одного деревца, что приглянулось бы этим шустрым синичкам. Немного оставалось нам побыть вместе. Готовился я к расставанию и уже привык, что