История воссоединения Руси. Том 3 [Пантелеймон Александрович Кулиш] (fb2) читать постранично, страница - 3

Чорторыйских, Пронских, Рожинских, Соломирецких, Головчинских, Лукомских, Пузин и других, которых, по словам «Плача», и сосчитать трудно. Потом оплакивается в ней потеря панов Ходкевичей, Глебовичей, Кишек, Сопег, ^[7] Дорогостайских, Хмелецких, Воен, Зеновичей, Тышкевичей, Пацов, Скуминых, Хребтовичей, Тризн, Горностаев, Мышек, Гойских, Семашек, Гулевичей, Ярмолинских, Чолганских, Калиновских, Кирдиев, Загоровских, Мелешков, Боговитиновых, Павловичей, Сосновских, Потеев. Такие лица, как Анна Гулевичевна, отписывая в пользу церквей своё имущество, выражали фактически колебание своё между двумя тенденциями своего сословия: между политической тенденцией к католичеству и религиозной — к православию. Сердца их были уже сорваны с якоря веры и народности. Как носимые бурей корабли, эти люди не знали, где найдут себе пристань. Как подгнившие в корне деревья, русская шляхта готова была уже и без борьбы к падению. Она, даже и в крепких верою семействах, давала подтачивать корни свои — если не прямому латинству, то переходной к нему унии. Надеяться на князи и на сыны человеческие сделалось тогда для южнорусского православного мира поистине тщетным. Хотя между русской шляхтой оставались ещё люди, преданные православию, по старой памяти, искренне; но двоякость тенденции делала и этих неспособными к энергической защите его. Защита православия всей тяжестью задачи своей и всей грозой своей опасности лежала на духовенстве. Она требовала от духовенства усилий чрезвычайных. Вот почему в этом периоде южнорусской церкви встречается нам больше самоотверженных её представителей, нежели после, когда она восторжествовала над своими противниками. Только поднятием нравственного уровня запуганной, сбиваемой с пути и расхищаемой иноверцами паствы могло духовенство обрести в ней опору себе, а поднять общественную нравственность можно было ему только примером собственной жизни своей. Духовенство нуждалось тогда в мирянах более, нежели когда-либо прежде, и потому естественно больше прежнего стало заботиться о них. В свою очередь и для мирян оно сделалось необходимым более, нежели в какую-либо иную эпоху народного самосознания, и потому привязанность паствы к пастырям возросла в это время до небывалой степени. Между мещанами, которые были самой доступной, подручной паствой для монастырских подвижников, и духовенством, для которого монастыри сделались последними редутами православия, установился таким образом тесный союз: явление важное. Этим явлением объясняется непонятный иначе факт: что уния, рассчитывавшая сперва на соблазн знатных шляхтичей владыцтвами, архимандриями и возвышением их общественного значения, стала потом искать своих прозелитов среди городских ремесленников, и на ступень, доступную прежде одним членам привилегированного сословия, начала возводить людей низкого звания, подобных Иосафату Кунцевичу. Кунцевич, с простонародными товарищами церковной деятельности своей, составлял, в руках творцов унии, самый надежный противовес тому упорству в старых обычаях церкви и веры, которым русские мещане, руководимые духовенством, и особенно мещане киевские, отделились весьма резко, как от образованной в латинских школах русской шляхты, так и от невежественного класса рассеянных по сёлам земледельцев. История жизни этого замечательного в своём роде человека характеризует эпоху с новой, ещё нетронутой мною стороны. Он стоит самого внимательного изучения.

Уроженец Владимира Волынского, сын городского чеботаря, Иосафат Кунцевич, будучи агентом у одного из виленских купцов, прилепился к дому Божию во имя излюбленного им почему-то римского папы. Из ревности к дому Божию, бросил он торговлю, считал за счастье быть простым звонарём в отпадшем к унии Святотроицком виленском монастыре, подвизался при этом с большим успехом в искусстве совращения православных, и через несколько лет сделался униатским архиепископом. Такая быстрота возвышения имела свои постепенности, в которых над судьбой Кунцевича бодрствовала сила, устраивавшая политическое, религиозное и социальное объединение Руси с Польшей. Из набожных звонарей Кунцевич попал в воспитанники иезуитского коллегиума. Там Фабриций и Грушевич, впоследствии исповедники при дворе Сигизмунда III, обратили подобающее внимание на пламенного юношу, и с уменьем, в котором иезуитов не превзошёл никто, развили в нём природный энтузиазм до умоисступления. В 1604 году, когда другой столь не пылкий юноша, обработанный иезуитами, шёл с польской вольницей на захват северной Руси, ^[8] Иосафат Кунцевич сделан был униатским монахом, в видах захвата под иноземную власть Руси южной. В 1614 году, когда казаки, разорители Синопа, сделались опасны для творцов унии своим именем православного воинства, Кунцевич сделался ещё страшнее для поборников древней русской религии — чернецов и светских священников — своим апостольским красноречием и видимой законностью