Статьи о Довлатове [Игорь Маркович Ефимов] (fb2) читать постранично, страница - 10

Утрированная теснота и бедность чайного домика защищает от сложности и разнообразия жизни. Прелесть церемонии не в том, что мы делаем, а в том, что, пока она длится, мы не делаем ничего другого”.

И в свете этой ненарушимой идейно-безыдейной последовательности, демонстрируемой автором на протяжении всей книги, вдруг трогательной вспышкой искренности сверкает концовка ее. Генис сознается, что смерть Довлатова вызвала в нем совершенно неожиданное чувство. “Об этом стыдно вспоминать, потому что больше скорби я испытывал зверскую — до слез — обиду за то, что он умер. Много лет мне казалось, что я никогда не прощу ее Сергею”. Большое несчастье, как большой метеор, пробило-таки столь бережно создававшуюся годами защитную атмосферу беспечности и высекло живое чувство, а вслед за ним — немедленно — “идейно недопустимое” слово: “стыдно”. Кажется, не встречающееся на предыдущих двухстах страницах ни разу.

“Одно горе делает сердце человеку”, — говорит где-то Андрей Платонов. И все же хочется надеяться, что есть и другие пути разрушения защитной оболочки, которую люди натягивают на свою душу разными способами вот уже много тысячелетий. Ведь человек, обладающий таким талантом и такими знаниями, как автор книги “Довлатов и окрестности”, может просто спросить себя: “А почему же люди не следуют моему спасительному призыву? Почему не хотят понять то, что так ясно мне: освобождение от шкалы ценностей, погружение в нирвану абсурда и хаоса несет освобождение от страданий стыда, страха, сомнений?” И тогда — быть может — он увидит наконец, что, кроме жажды “жить без забот и умереть без угрызений совести” (формула вербовщика из фильма “Фанфан-Тюльпан”), в человеке заложена неодолимая жажда свободы. А чувствовать себя свободным человек может только тогда, когда принимает на себя бремя ответственности и все связанные с этим страдания. Ибо дар свободы ему бесконечно дорог, и он инстинктивно страшится, что это к нему будут обращены грозные Евангельские слова: “Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих” (Откровение Иоанна Богослова, 3:15–16).

Увы, цитируемому здесь источнику так же не выделено места в системе “Генисовской безыдейности”, как не было ему места в “коммунистической идейности”. Со всей страстью и убежденностью (нет, сам-то он отнюдь не холоден!) Генис зовет нас назад, в то, что было до Творения, до Слова и Света, — в темноту и тишину. И многие, похоже, готовы откликнуться на его призыв. Но — по крайней мере, из обсуждаемой здесь книги — становится совершенно ясно: сам Довлатов последовать за ним туда отказался. Он страдал, мучился, искал путей, ошибался, грешил и переживал из-за каждого своего слова и каждого поступка до последнего вздоха.

Александр Генис. Довлатов и окрестности. М.: “Вагриус”, 1999.