cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
коленях его лежали большие, узловатые руки — уставшие, тяжелые. Они отдыхали, те руки.
Сходились соседи. Разговаривали. О чем — не помню. Но гомон тот был приятный, он убаюкивал, как сказка. А над селом плыла песня. То на выгоне пели парни и девчата… Как это хорошо — гулять на выгоне, на дороге, в садах. Под взглядом звезд, под дыханием неба, в объятиях волшебницы-природы. В том удивительном плетении невольно рождалась песня, сказка, легенда, входила чудесными нитями в ткань жизни.
А потом ты и сама затягивала песню. У тебя был прекрасный голос. Низкий мягкий альт. Я лежал, прижавшись к твоей груди, слушал, как в ней рождалась мелодия, вытекала в убранстве слов в простор, катилась к далеким звездам, ибо вырастала из их зерна…
Считай, казак, звезды
На небе без края,
Как пересчитаешь —
Выйду за тебя я…
А я удивляюсь, ужасаюсь. Как же можно пересчитать все звезды? Ведь много их, неисчислимо! Видимо, не любит девушка казака, раз поставила ему такое жестокое условие!
Считал казак звезды,
Да не досчитался.
Искал казак девку,
Да не доискался…
Куда же он пошел после этого? Что делал? Может, погиб в походе? И перед смертью видел мерцающие звезды, и еще раз с сожалением и тоской вспомнил любимую девушку…
Так, жалея казака, я и засыпал. А когда гармоничный шум утра — приглушенные голоса петухов, щебетание воробьев, скрип дверей — будил меня, я уже видел тебя у печи. То ты крошила свеклу на борщ или чистила картошку. То толкла просо в ступе. То вымешивала тесто в кадке, готовя для семьи пахучий, солнечный хлеб.
Я любил смотреть на тебя, когда ты заглядывала в печь. Блики пламени падали на твое лицо, искрами блестели в синих глазах, делали всю твою фигуру вдохновенной, необычной. Может, тебе странно слышать такие слова? Может, для тебя вся твоя работа кажется незаметной, серой, утомительной и неважной? Так, наверное, и природа в непрерывном движении, в вечном беспокойстве творит мириады разнообразных форм, давая им жизнь и любовь. И даже не знает она, не ведает, как величественен тот труд.
Ты до сих пор, Мать, стала для меня образцом вселенской Матери всего сущего.
Я откидывал одеяло, вылезал из теплого гнезда постели, садился возле тебя на стуле. Смотрел в горящую печь. Огонь ласкал меня незримыми потоками тепла, трещал, кидался углями. И все работал, работал. Для меня это было обычным — ведь я видел, как каждый день из печи ты вынимала борщ, пухлые лепешки, пахучую пшенную кашу, парное молоко с розовой пенкой. И все это делал огонь. Только неясно мне было — как он все это умеет делать без рук? И еще я отметил, что огонь смеется. И все допытывался у тебя, правда ли, что он рад мне. И ты ласково отвечала: «Правда, сынок, огонь радуется деткам. Если будешь послушный и добрый — то он всегда будет радоваться!»
Так ты мне заронила еще в детстве мысль о пламенности радости и добра…
Я любил, когда ты вынимала хлеб из печи. Как ты любовно делала это! Ты расстилала полотенца на полу и сажала румяные буханки на чистый холст, как самого дорогого гостя. И мы, малышня, видели такое святое уважение и чувствовали, что с хлебом связано что-то важное и серьезное. Мы видели, как отец поднимает с пола случайно уроненный кусок хлеба и кладет на стол.
«Святой хлеб», — запомнились из тех далеких дней таинственные слова. От этого стало святым, светлым, лучезарным и все, что связано с работой над хлебом. И сытая весенняя пашня, по которой важно ходят вороны, и нежно-зеленые побеги озимых, и радостное колошение нив, и красование ржи в летнем мареве, и шелест спелой усатой пшеницы, счастливой полным восковым зерном.
А веселый гомон тока!
А скирды золотой соломы, с которых так хорошо спускаться!
А широкополые шляпы, сплетенные умелыми руками дедов из соломы нового урожая!
А шумные пиры осенние, когда хозяева благодарили землицу родную за щедроты великие, за ласку материнскую!
А щедривки[2] зимние — с засеванием, с песнями величальными, с подарками богатыми, с весельем незабываемым!Красиво, неповторимо, волшебно!
Красиво, неповторимо, волшебно!
Именно поэтому так неторопливо резал отец хлеб на толстые ломти, прижав его к широкой груди. И ел ломоть нового урожая не с борщом, а отдельно, посолив его зернистой нетолченой солью. И я подражал ему. Тоже брал дымящийся ломоть, расставив пальцы, солил и солидно откусывал кусок теплого тела хлеба. С тех пор во мне навеки поселилось глубокое уважение к труду хлебороба, который держит на себе мир. И тем чувством я обязан тебе, Мать…
Позавтракав, накормив всех нас, ты брала тяпку и шла в поле. Я бежал за тобой. Носился по кустам, вырывал маленьких голопузых птенцов, мать которых жалобно пищала где-то на вершине сосны. Я торжественно выбегал на дорогу, показывал тебе свою добычу — ничтожных, желторотых, слепых бесперых, которые бессильно
Последние комментарии
11 часов 6 минут назад
12 часов 38 минут назад
16 часов 32 минут назад
16 часов 36 минут назад
21 часов 57 минут назад
2 дней 9 часов назад