Промелькнувший метеор (книга 1) [Сабит Муканович Муканов] (fb2) читать постранично, страница - 2

поры получил новое название Кусмурунского.

Чингиз Валиханов зимовал обычно в Кунтимесе. Летом он оставлял у холмов Кусмуруна, у трех родников, орошавших небольшие посевы, необходимых работников, сторожей, немощных стариков. Здесь пасся и набирал силу истощенный больной скот. Сам же Чингиз, возглавлявший Белый аул, повсюду называемый Ордой, откочевывал со своими отарами и табунами за сотни верст в сердцевину казахской степи к горам Улытау, к озерам Калмаколь и Салкыиколь и еще дальше — к берегам Кенгира.

В Орде или Белом ауле было столько юрт, что когда их устанавливали, обширное степное пространство приобретало сразу обжитой вид. Издали белые богатые кошмы на молодой траве казались лебединой стаей, опустившейся на волны зеленого моря.

В самой почетной юрте, многозначительно прозванной Ставкой хана Аблая, жили сам Чингиз и его байбише — жена Зейнеп с несколькими детьми, отмеченными особой родительской любовью. В правом ряду юрт жили его остальные дети и слуги. Слева возвышалась никогда не пустовавшая гостевая юрта. К детскому ряду примыкала юрта старшего брата Чингиза — Шепе, неподалеку от гостевой располагалась ас-уй, столовая, — ее войлок был темнее остальных.

На почтительном расстоянии от Орды находился аул Караши — хозяйственный Черный аул. Весь скот Чингиза сосредоточивался там. Связь между Ордой и Караши поддерживалась на конях и верблюдах, ходить пешком было утомительно и долго. В Караши забивали скот, доили кобылиц и доставляли в Белый аул на верблюдах кумыс и мясо.

Редкий гость отваживался на коне въехать в Белый аул. Обычно он следовал строгому правилу — спешиваться у дальней коновязи, оказывая тем самым уважение Чингизу.

Поздней весною 1847 года Чингиз нарушил пути своих ежегодных откочевок. Его Белый аул остановился между холмами Кусмуруна у Головного родника, а Караши разместил свои юрты у Замыкающего родника. Юрты против обыкновения не были накрыты белыми кошмами. Их серый цвет словно оповещал, что Чингиз в это лето не намерен двигаться дальше.

Но сигнал Чингиза не произвел на этот раз должного впечатления. Едва ли не впервые нарушен был уклад жизни окрестных аулов. До сих пор время откочевок всегда сверялось с движением Ставки хана Аблая. Никто не позволял себе складывать своих юрт прежде, чем их начнут складывать в Орде. А ежели и случалось небогатому, безвестному кочевнику опередить Белый аул, то он не только уступал дорогу хану, но резал стригуна или кобылу, и лишь по крайней бедности — барана, чтобы обильным угощением в честь Чингиза принести ему свои извинения. Когда же наконец растянувшееся по степям кочевье достигало сочных трав и прохлады дальнего джайляу, никому и в голову не приходило возвести купольный обруч юрты — шанырак раньше, чем это произойдет в Белом ауле. Вслед за Ставкой все сородичи и земляки устраивались на житье. И сразу же после установки юрт в Черный аул Чингиза Караши начинали стягиваться дары — связанные веревкой бараны, лошади, верблюды. Каждый дар имел свое предназначение — либо это ваша личная доля, либо доля умерших предков. К щедрому даянию скотом прибавлялись и бурдюки кумыса. Одновременно с подарками сыпались и приглашения — отзавтракать, пообедать, пожаловать на вечерний той.

Этот заведенный раз и навсегда порядок внезапно был изменен весною 1847 года. В аулах отлично поняли, что Орда будет летовать на холмах Кусмуруна и Чингиз не сдвинется с места. Однако, невзирая на это, аулы сложили свои юрты и двинулись в дальний путь на джайляу. Молчаливо двинулись мимо Орды, мимо Ставки хана Аблая. Белый аул казался одиноким. И, словно его тень, темнел на склонах Кусмуруна у Замыкающего родника аул Караши.

Многие так и не поняли, почему Чингиз, никогда не остававшийся на лето у Кусмуруна, в этот раз изменил своему обыкновению. Другие догадывались, но молчали.

Скажем вначале о тех, кто удивлялся и не доходил до сути. Этим непонятливым решение Чингиза казалось просто неразумным. Дело в том, что наступивший год принес жестокие ненастья. Зимой выпало мало снега, и к весне остался лишь его тонкий просвечивающий слой. Весною, как и минувшей осенью, дожди не шли. Лето выдалось знойным и ветреным, в степи подымались клубы сухого колючего песка. Дули обжигающие суховеи, выматывая людей, ослабляя животных. Рано пожухли травы, вместе с засухой наступила бескормица. Обмелел Обаган, в другие годы бурный и полноводный. Обмелел настолько, что рыбам не хватало воды, и они густо скапливались в протоках: окрестные жители черпали их ведрами. Спала вода и в самом озере. Обнажилось его солончаковое дно. Вязкое месиво источало гнилостный запах. Даже расположенные неподалеку большие пресные озера Койбагар, Жане-багар и Тимтуир — про них в народе говорили, что они никогда не высыхают — в этот недобрый год словно спрятали от жаждущих обычный блеск своей глади. Казалось, солончаки пошли в наступленье на здешнюю степь. Кочевники, раньше обычного снимаясь с насиженных мест, спешили на