Императорские игры [Юрий Александрович Фанкин] (fb2) читать постранично, страница - 5

волос не может быть у человека, ведущего свой род от Агенобарбов – Рыжебородых. Как гласит их семейное предание, когда-то сыновья Солнца – Кастор и Поллукс – явились далекому предку Нерона и в знак своего расположения превратили его черную бороду в огненно-рыжую.

Нерону представляется долгая процедура надевания торжественной тоги – рабыни-укладчицы должны обласкать чуткими пальцами каждую складку, придать каждому наплыву полотна изящество и завершенность – и он с волнующим чувством неуверенности требует себе тунику^[16] с мавританской пурпуровой отделкой. Да, он желает принимать сенаторов в легкой тунике! И пусть ему не приносят эти тяжелые красные башмаки – идя в них, он чувствует себя старой, подкованной лошадью. Легкие, с мягкими ремнями сандалии куда лучше подойдут его распаренной ноге. Если сенаторы действительно любят своего кесаря, они должны ему позволить одеваться так, как он хочет.

Услужливые голоса с каждой минутой приближают кесаря к сенаторам.

- Кесарь умастился!

- Кесарь оделся!

- Он идет!

Кесаря обволакивает ароматное облако свиты – оно витает от него на расстоянии двух-трех шагов, оставляя впереди просвет, ведущий вниз, в вестибюль дворца. И все время, пока кесарь выверенно-торжественным шагом спускается по белым матовым ступеням, им владеет острое радостное ощущение, пробирающее до быстрых, летуче обжигающих слез, и это состояние в который раз вызывает у кесаря неистребимое желание совершить что-нибудь неожиданное, грандиозное, способное вызвать в людях восторг или жалкий трепет: к примеру, объявить о своем намерении повторить победоносные походы Александра Македонского на Восток или же построить стеклянный дворец на искусственной насыпи в теплом Неаполитанском заливе, а, может быть, отрубить немедля цветуще-курчавую голову Корнелию Сулле, вина которого только в том, что он носит имя когда-то грозного диктатора, внушавшего страх самому Юлию Цезарю. Это театрально-возвышенное состояние, знакомое Нерону по его первым выступлениям на сцене – кесарь искренне считает себя замечательным кифаристом^[17] и непревзойденным певцом – быстро затушевывает остатки беспокойства из-за того, что он явится сегодня сенаторам не в обычном, приличествующем моменту, одеянии, а в легкой льняной тунике. Кесарь машинально поглаживает крылышки кисейного платка, ластящиеся к царственно прямой шее. Сейчас, когда осталось преодолеть несколько ступеней, мысли императора сосредоточены на одном: как бы, выверив шаг, сойти с последней ступени не левой, а правой, счастливой, ногой.

Вежливо-удовлетворенный стон сопровождает рассчитанное движение ноги кесаря, и зал расцветает поздравляющими возгласами:

- С пробуждением, кесарь!

- Слава Нерону! Счастливы те, кто видят тебя бодрым и здоровым!

- Доброго тебе утра!

- О, боговидный Нерон!

Кесарь Нерон останавливается. Сенаторы, вытянувшиеся вдоль колонн, почтительно кланяются и в знак приветствия подносят руки к губам. Золотые сенаторские кольца дружно вспыхивают на пальцах, – этот блеск смягчается и течет, напоминая какую-то странную, словно существующую саму по себе, вне живого человеческого лица, улыбку.

Все цветастее, все восторженнее делаются приветствия – они словно аромат духов, заполнивший весь зал. Глаза Нерона делаются похожими на вежливо-внимательные, ласково-ждущие глаза сенаторов.

- О, цезарь и главный понтифик!^[18]- Всеблагой и величайший из кесарей – кесарь Нерон!

- Рим заново родился в твой принципат!

- О, божественный голос!

Напоминание о “божественном голосе” ударяет жарким жасминным запахом. У кесаря такое ощущение, что он сейчас невесом – достаточно какого-нибудь легкого дуновения, зыбкого, суетливого сквознячка, и его понесет, как лишенную почвы былинку, навстречу этим ласкающим слух и душу голосам.

- О, наш божественный Нерон! Да хранят тебя боги!

- Первый среди равных приветствует вас, мои сенаторы!.. – Кесарь поднимает скульптурно потяжелевшую руку. Переливающиеся хвалебными красками голоса гаснут. Указательным пальцем правой руки кесарь некоторое время задумчиво поглаживает свою белую, с голубоватыми жилками, шею. – Как здоровье моей обожаемой матери? – спрашивает он участливым голосом. Нерон знает: большинство людей, пришедших к нему в Регию, уже успело навестить Агриппину Младшую.

- Она весела и здорова!

- Все прекрасно, матерелюбивый Нерон!

У кесаря такое ощущение, что ему отвечает один и тот же человек. Удивительно безликий голос. Человек словно боится обнаружить себя.

- Я рад… – с неуместной торжественностью говорит кесарь и ежится: легкий холодок, бегущий от мраморного пола, трогает неприкрытые голени. Кесарь вдруг обнаруживает на себе не величественную, трубчато стекающую тогу-претексту, а едва доходящую до колен тунику. – Я рад… – с вызовом повторяет Нерон, вглядываясь в непроницаемые лица сенаторов: