Дети тиранов (СИ) [Аквитанская] (fb2) читать постранично, страница - 5

спасительной тени вековых деревьев, тянущихся бесконечной чередой, только чтобы обрести покой, не ведомый ранее.

Переплываем целые океаны, чтобы найти людей, что нас признают, не прогонят, не убьют.

Бежим из дома, в котором поселился враг, и отправляемся в длинные паломничества за истинной свободой.

Но, пускаясь в путь, мы не знаем, когда он закончится, и каждый город нам кажется тем самым, Святым, а каждый человек, определенно - Всехлюбящим…

Мы уходим, уезжаем долгими поездами. Смотрим на случайных попутчиков и выискиваем среди них чистые души, которым можно довериться - и редко находим, к своему разочарованию. Чистые души не прячутся по трюмам кораблей, не подкупают вышестоящих, когда без разрешения нет возможности выехать из страны. Чистая душа никогда не бросит пожар, не попытавшись его потушить.

Чистые души очень часто покорны судьбе, а мы никогда не были чисты.

Мы уходим длинными караванами, навалив на ослов и щуплых кляч все свои пожитки. Наш дом грабят дикари, и мы идем на юг в поисках нового.

Но у любого дома есть свои хозяева, и мы предстаем чужаками.

Мы покидаем нашу землю, ибо она бесплодна, а зимы холодают с каждым годом. Наши дети умирают, мы устали от нашей затянувшейся слабости.

Это путь, который мы выбрали. Когда больше нет сил, когда думаешь, что не выживешь, нужно просто встать с колен и отправиться вперед. Долгими поездами, длинными караванами.

Мы уходим и оставляем позади себя города-призраки, что когда-нибудь вновь наполнятся жизнью, но уже не нашей и не наших детей.

Впереди может ждать лишь бездна, но на время этой дороги мы будем жить, как не жили никогда прежде. Сбивать ступни в кровь, обнимать за шею захворавшего осла, поить последней пресной водой беднягу в углу трюма.

И никогда не оглядываться назад.

========== Аве ==========

Я привычно ступаю в двух шагах от Величия и смотрю на его идеальную спину и завитки волос, опускающихся на плечи. Расстояние в два шага устраивает и его, и меня. Моя роль незавидная, но позволяющая идти так близко.

Гордость и надменность в походке Величия не исчезают ни на секунду, но улыбка его, увиденная мною раннее и наверняка наличествующая и сейчас, сломана в изгибе линий. Разлом этот идет прямиком из тяжелых мыслей и тяжелой короны, давящей на виски, словно терновый венец. Сравнение со Священным Писанием заставляет меня выдавить из себя тонкую усмешку.

За прекрасными окнами дворца рушатся стены Храма, и кричит в едином порыве паства, уставшая быть покорной диктату пастуха.

Я ступаю по мраморным ступеням, поднимающимся в царскую опочивальню.

Величие напряжено и отдает по пути приказы такие же напряженные, не забывая разбито и холодно улыбаться и увещевать испуганных придворных в том, что все будет хорошо.

Смех рвется из моей глотки, и я прячу его за кашлем. Непрошенное «Аве!» щипит язык, но я позволяю себе лишь улыбку. Мое положение позволило бы и большее, но синяки еще не успели принять желтизну и все так же болят.

За стенами великого дворца толпа сжирает сама себя, поглощает слабых и невнимательных. Тонкие стены пропускают злые крики и испуганные возгласы, вызванные неожиданной попыткой стражи подавить восстание (хотя, разумеется, этого стоило ожидать бунтующему сборищу).

Мятеж, конечно, начался не с низов, мы с Величием понимаем это очень хорошо. Я, может быть, понимаю даже лучше.

У Величия просто чуть больше самоуверенности, затмевающей глаза. У меня, в отличие от господина, никогда не исчезнет представление о последствиях моих ошибок.

Но этот рассказ не обо мне, впрочем.

Смотреть сверху на разверзнувшуюся внизу лавину оказывается очень приятно и волнующе.

«Идущие на смерть приветствуют тебя», - шепчу я, не скрывая улыбки, и спиной чувствую, как Его Величество вздрагивает. Его это, безусловно, пугает.

Я давно отвык бояться чего-либо. Даже смерти, безнадежно настигающей каждого.

А ведь сегодня погибнет много душ. И из числа паствы, и из числа пастухов.

За окном рушатся самые крепкие стены и цепи, разгорается пожар, не виданный никем ранее. Во дворец проникают тени-убийцы с лицами друзей. Величие сдавливает в руках свой венец, снятый с тяжелой головы, и смотрит мне в спину, как я смотрел на него совсем недавно.

Огонь и тени, и топот быстрых ног по мраморной лестнице приближаются с каждой секундой, толпа внизу ревет, уже не считая погибших, и я наконец-то смеюсь, стискивая увитыми перстнями пальцами холодный подоконник.

Величие больше не улыбается. Величие спрашивает, почему я смеюсь, и я говорю: «Ну разве это не смешно? Разве не смешно, когда великие становятся жертвами своего окружения? Старая