Тяжёлый день лета 1808 года [Руслан Рустамович Бирюшев] (fb2) читать постранично, страница - 4

И всё-таки женщина выглядела куда как лучше своих спутников.

— Шарль… — Подсунув под голову женщины мягкую скатку, поданную одним из солдат, Буле обратился к адъютанту. — Скачи в лагерь, найди там женщину… Какую-нибудь маркитантку, и ещё кого, чтоб крови не боялась. Кто-то должен её осмотреть. — Капитан кивнул на раненую. — Одежда цела, но могут быть переломы… Ну и врача, само собой, если он никуда не делся…

Незнакомка вдруг судорожно, со свистом вздохнула и подняла веки. Буле чуть не отшатнулся — окружённые сеточкой кровоточащих порезов глаза несчастной светились. Радужки горели мертвенным, бледно-зелёным светом. Капитан вспомнил, что очень похоже фосфоресцировали диковинные южные грибы, виденные им однажды в аптекарской лавке — только тогда это было слабое мерцание в тёмном углу…

— Капитан… — Хрипло произнесла женщина, сфокусировав взгляд на офицере. — Ну… как… Получилось… у нас?

— Если вы о чудовище — более чем получилось. — С чувством ответил Буле. — Оно просто лопнуло, как переполненный бурдюк. Не знаю, что вы за оружие применили, но оно сработало. Правда, боюсь, отдача оказалась слишком сильна. Ваши спутники…

— Вот как… — Раненная опустила веки и несколько минут лежала недвижимо. Когда она вновь открыла глаза, они были нормального голубого цвета — от гнилушечного свечения не осталось и следа.

— Мне нужно написать письмо. Прямо сейчас, пока в сознании… Пока могу. — Сказала женщина чуть окрепшим голосом.

— Э-э… — Буле замялся. — Боюсь, не можете… Вы же правша?

Женщина нахмурилась и с кряхтением приподняла голову со скатки. Посмотрела на свою обгоревшую руку. Неожиданно криво усмехнулась:

— Вот дьявол… А я-то думаю, чего всё тело болит, а она — нет. Тогда я надиктую. Срочно. — Она откинулась на одеяло. — Надо успеть. Скоро почувствую боль… Вы же грамотны?

— Да.

— Вот вы и запишете. Письмо доставите в Париж, по определённому адресу. Без промедления. А если я выживу и поправлюсь, то туда же отвезёте и меня.

— Но… мадемуазель… Париж ведь оставлен. Там уже с полгода даже бродяг нет.

— Ну… — Страшноватая ухмылка на бледном, окровавленном лице сделалась шире. — Кое-кто там всё же есть…

Радуга, рождённая кровавой взвесью, побледнела настолько, что её едва можно было разглядеть. Едва перевалило за полдень, солнце лениво ползло по небу, но для людей внизу тяжёлый день седьмого августа 1808-го года подходил к концу…