Хозяин моей крови (СИ) [Bonifacy] (fb2) читать постранично, страница - 2

вампиру почудилось, что — о боже правый! — какая-то дьявольская тень пролегла вдоль ее лица. — Выкрасть меня из отчего дома — это значит спасти? Так это называется? Говори!

Последнии слова она выжимала из себя. В горле Адриана забилась птица — он взволнован. Ее реакция. Этот рьяный отпор он соцерзает впервые.

— Твой отец бил тебя за малейшую оплошность. Скажешь, что тебе это нравилось — солжешь. Или лучше быть избитой отцом, чем искусанной вампиром, девчонка?

Она не смела отвечать. Его холодные пальцы сжались на тонкой шее с новой силой. Будь его ногти длиннее, тоньше и острее — безусловно, вонзились бы в нежную кожу.

Он ожидал, что она как всегда прохрипит извинения, но этого не случилось. Её лицо побагровело. Несколько секунд, и он её точно удушит.

На него нашло недоумение, ведь только что он отпустил её. Вот так просто — разжал ладонь. Она, упав на землю, начала откашливаться, а по ее щекам горными речками текли слезы. Адриан удивился, ведь как бы больно ей не было, она никогда не рыдала и не жаловалась. Причина не в нем. Выходит, в деревне что-то случилось.

Он нахмурился, осознавая, что отпустил её из-за жалости. Жалость к людям — непозволительная роскошь для вампира в этом мире, особенно для такого могущественного, как он. Каждая церковь хочет отрубить ему голову и доставить королю, чтобы получить крупное вознаграждение.

Адриан любит притворяться простолюдином и втираться к ним в доверие. Он бессмертен. Должен же он как-то развлекаться. Рожденный от богини и вампира, он вынужден быть отдаленным от этого мира. Полувампир и полубог. Невозможно не бояться эту тварь.

В отличие от многих вампиров он не боялся солнца, святая вода его никак не ранит, ибо его мать — Эмили, является богиней жизни. Прожив сто семнадцать лет, он всем сердцем возненавидел людей. Эгоистичные, жадные и алчные. Совершенно не такие, как их описывали в Библии. Да, Эмили читала своему сыну Библию. До тринадцати лет он жил вместе с матерью и отцом в небольшом городе богов. Но его отца убил бог войны, и собирался убить его самого, но мать открыла ему поход в мир людей, тем самым даруя ему спасение.

Он редко об этом вспоминал, но эта девушка порождает в его памяти воспоминания. Его это бесит.

Увидев, что её дыхание восстановилось, он резко перекинул её через плечо, не заботясь о том, чтоб ей было удобно.

— Ты расстроила меня, милая, — притворно жалостливо заметил он, театрально всхлипнув.

Маринетт промолчала, скорчив гримасу боли, которую она скоро испытает на себе.

— Ты ужасен, — пискнула она, едва сдерживая слезы.

Она винила себя, что предательские слезы наворачиваются на глаза. Сегодня её гордость и сила духа дала слабину.

— Я знаю это, и хочу испробовать ужасные вещи на тебе, — хмыкнув, он направился к дому, предвкушая увлекательное зрелище.

А кровь Маринетт, оставшаяся на траве, своим сладким ароматом привлекала других вампиров, но никто об этом пока не догадывался…

========== Выкрал деву из отчего дома ==========

Год назад

Отец Маринетт фермер. Их многодетная семья расположилась на небольшом горном склоне, в относительном отдалении от деревушки.

Из небольшого, но уютного дома доносились крики отца, утробное рычание пса, шлепки по щекам от пощёчин и жалобные писки девчонки, более походившие на мяуканье больного котенка.

— Тупая, развратная девка! Я же сказал тебе покормить свиней. Опять ходила к этому бездельнику, поющему частушки, Луке?! — Томас занёс руку над головой, чтобы отвесить дочери смачный подзатыльник, но его рука оказалось перехваченной. Он обернулся, и черты его лица сгладились, а тон налился значительной мягкостью: — Чего тебе, жена?

— Батюшки… не бей так свою родную кровушку в доме и не ругай. Она провинилась пред тобой, но прости ты ее, и прощен Богом тоже будешь.

Лицо Тома исказилось гримасой ненависти, когда речь зашла о дочери.

— Вот как?! То есть я должен прощать ей блуд?

Он всем корпусом наклонился к заплаканному лицу Маринетт и со всей силой ударил ее по щекам, размазывая соленые капельки по лицу.

— Ах! — женщина с болью схватилась за сердце и перекрестилась. — Не надо, только не при мне.

— Папа! Папочка! Сжальтесь!.. — взвизгнула Мари, будто свинья, над которой занесли топор, и пала ниц, намереваясь вымолить прощение. — Клянусь, он меня не трогал! Он пел мне стихи, частушки, мы водили хоровод с другими ребятами, ничего больше. Честное слово, отец, я не стала бы врать вам.

Басистый, нехороший смех отца разнёсся по комнате с узким потолком, словно гром перед мощным ливнем.

— Неужели? И почему я должен тебе верить?!

— Но как же… я же ваша дочь…

Дрожа и