cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
От его ГГ и писанины блевать хочется. Сам ГГ себя считает себя ниже плинтуса. ГГ - инвалид со скверным характером, стонущим и обвиняющий всех по любому поводу, труслив, любит подхалимничать и бить в спину. Его подобрали, привели в стаб и практически был на содержании. При нападений тварей на стаб, стал убивать охранников и знахаря. Оправдывает свои действия запущенным видом других, при этом точно так же не следит за собой и спит на
подробнее ...
тряпках. Все кругом люди примитивные и недалёкие с быдлячами замашками по мнению автора и ГГ, хотя в зеркале можно увидеть ещё худшего типа, оправдывающего свои убийства. При этом идёт трёп, обливающих всех грязью, хотя сам ГГ по уши в говне и просто таким образом оправдывает своё ещё более гнусное поведение. ГГ уже не инвалид в тихушку тренируется и всё равно претворяет инвалидом, пресмыкается и делает подношение, что бы не выходить из стаба. Читать дальше просто противно.
«Трактатов об ораторском искусстве». Это походило на ритуал.
— Вот послушай, что говорит по этому поводу Марк Туллий Цицерон. — Отец читал древнеримского оратора и политика в подлиннике, но переводил его иной раз на свой лад. — Вот это место, например. Это же не в бровь, а в глаз отпрыску мясника: стремление к богатству — верный признак душевной убогости. А чем в основном допекает тебя этот самый Пржиалковский? Небось расспрашивает о том, почему не держим кухарку и не ходим в церковь? Дальше рубля, выше иконы, шире супной чашки они, эти недоросли, как и их родители, ничего не видят и не желают видеть. Тебе ли, сыну мятежного студента, племяннику бывшего узника Петропавловской крепости, пасовать перед невежественными обывателями?
— Я и не пасую, стараюсь понять. Все почему-то убеждены, что главное в жизни — деньги. Дылда, например, мечтает о собственном миллионе. А зачем ему миллион? Разве от этого он станет умнее или добрее? Разве он поделится своим миллионом с бедными? Никогда! Он за грош удавится. Я, говорит, тогда еще и леса пана Заборовского прикуплю. А зачем?
— Это похвально, ты начинаешь думать, однако слушай дальше: «Да разве ты можешь признавать за ораторов таких болтунов, как те, которых Сцевола со смехом и с досадой должен был терпеливо выслушивать в течение многих часов, вместо того, чтобы пойти поиграть в мяч?». Намотай это на ус и поступай, как в таких случаях советует Марк Туллий Ци… Постой, постой, ты посмеиваешься, отрок? Отчего у тебя глаза начали поблескивать?
— От желания набить морду Дылде!
— Ну, дорогой мой, это уже крайность. Лучше пойди поиграй в мяч, а потом на досуге полистай «Трактаты». Небось дальше третьей страницы не читал?
— «Читал охотно Апулея, а Цицерона не читал!» — дурашливо продекламировал Николай и упал на самодельную тахту.
— Вот бесенок! — рассмеялся отец. — Мать, ты случайно не знаешь, в кого уродился этот легкомысленный отрок? Он же совершенно не способен воспринимать серьезные вещи. Я его учу мыслить, а он дрыгает ногами. Ну что с ним будешь делать? Тогда послушай ты, Ольга Александровна…
— Да ну тебя! — отмахивалась Ольга Александровна, притворно сердясь. — Одного уморил и меня хочешь уморить своими «Трактатами»?
— Боже! Куда я попал? Нет, вы мне объясните, господа, куда я угодил со своим Цицероном? — потешно округлял глаза Василий Абрамович и беспомощно разводил руками. Глаза его смеялись.
Конечно, не всегда отец угощал Николая цитатами. Часто по вечерам, когда в доме зажигали огонь, он всерьез, как равный с равным, беседовал со своим сыном, рассказывал о своей молодости, студенческих сходках, о том, за что их с матерью выслали из Петербурга. Говорил, что не угасла на Руси тяга передовых людей к свободомыслию.
В такие минуты лицо у него становилось вдохновенным. Николай смотрел на него расширенными от восторга глазами. Еще бы! Он, его отец, мог видеть самого Кибальчича, Желябова, слушать рабочего-революционера Петра Алексеева, речь которого потом разошлась по всей России: «…Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!»
Иной раз отец оставлял в покое своего любимого Цицерона. Бывало, возьмет с полки «Что делать?» Чернышевского и скажет:
— Ну, чья сегодня очередь? Начни, пожалуй, ты, Николай. У тебя приличная дикция.
Сначала читали но очереди, а потом сам собой возникал разговор по поводу прочитанного. При этом отец редко вмешивался в споры детей, а если вмешивался, то обязательно старался опровергнуть то, что утверждали и Чернышевский, и Герцен, и Салтыков-Щедрин. Делал это Василий Абрамович, как пояснял он Ольге Александровне, для того, чтобы дети учились «мыслить от противного», в глубине же души — отец и сам не признался бы в этом — он не желал раньше времени толкнуть своих детей на чреватый всяческими лишениями путь, ведущий в конечном итоге на каторгу, в ссылку. Однажды, когда возник разговор о малоросском просветителе Сковороде, а было это накануне отъезда Николая в Петербург, отец особенно разошелся в своем отрицании всё и вся:
— Что мне этот ваш украинский Ломоносов, чем он таким отличился? Ниспровержением церковных измышлений? Да чтобы найти противоречия в святом писании, много ума не надо. Оно людьми писано, а людям свойственно ошибаться. Как это у него: «Откуда же свет сей, когда все небесные светила показались в четвертый день? И как день может быть без солнца? Возможно ли, чтоб дева до рождества осталась девою?..»
— Вася! — ахнула Ольга Александровна, но он, казалось, не услышал ее, продолжал, обращаясь к одному Николаю:
— Возможно! Возможно, когда человек верит.
Он широкими шагами мерил горницу и, возбужденный, взъерошенный, бросал:
— Чего добился твой Сковорода? Умер нищим. Шевченко гнил в солдатчине. Чего добился Радищев? Посмотрел вокруг — и вся душа у него уязвленна стала. Гаршин сошел с ума.
Никогда прежде Николай не видел отца таким,
Последние комментарии
6 часов 21 минут назад
7 часов 54 минут назад
11 часов 47 минут назад
11 часов 52 минут назад
17 часов 12 минут назад
2 дней 4 часов назад