За правое дело [Николай Константинович Чаусов] (fb2) читать постранично, страница - 3

флагов и лозунгов; шныряли, размахивая газетами, вездесущие, наядливые мальчишки.

Сильный толчок в бок едва не свалил Дениса.

— Подвиньсь, революция!

И два молодых щеголя, загоготав, прошли дальше. Еще два человека — пожилой, сухопарый, в очках и фуражке с молоточками на кокарде, и помоложе, совсем без шапки, несмотря на сырой пронизывающий ветер, встали рядом с Денисом.

— Не могу больше… право же, не могу, — задыхаясь и защищая лицо от ветра, жалобно стонал старший.

— Ну, Сергей Петрович…

— Не могу… И не хочу! Какое мне дело до всего этого? Я всего-навсего инженер, и мне плевать, кто будет у власти: Львов, Керенский или Советы… Плевать, слышите!

— Как вы можете! Вы же русский человек, Сергей Петрович, — не замечая ни ветра, ни толкотни, с отчаянием убеждал младший. — Вы же влиятельный человек; за вами выступят все… Предавать интересы России… Нет, это безумие! Вы просто трус! Сергей Петрович, нас ждут, вам просто нельзя не быть с нами!..

И младший потянул за собой человека в очках, втиснул его в лавину.

Денис плохо понимал, что творилось вокруг, и в его детском еще не окрепшем мозгу тесно мешались и любопытство, и страх перед этой людской толчеей, готовой каждую минуту сбить с ног или увлечь его за собой, и мучительное желание разобраться в происходящем, связать с тем, о чем рано утром говорил городской оратор в затоне, и, наконец, беспокойство за отца, вместе с другими затонскими находившегося сейчас в самой гуще событий.

Куда спешат люди? Зачем? О какой жестокой борьбе с темными силами предупреждал городской оратор, если все рабочие и солдаты Саратова, как он сам сказал, за революцию, за Советы? Ведь революция уже есть, она везде, во всех городах России — кто же ее может убить? Кто ее враги? Эти курносые гимназисты? Купеческие сынки? Или эти двое — полуживой старик в путейской фуражке и его спутник? Где они, эти темные силы?.. Но почему так тревожно за отца, за всех, кто хочет добра и сытой жизни народу?..

6

Уже давно схлынул поток, и на опустевшей мостовой шарили, подбирая втоптанные в грязь вещи, убогие старушонки, а перед глазами оглушенного тишиной Дениса все еще двигалась и ревела на все лады пестрая людская армада.

Тихий детский плач вывел из оцепенения прилипшего к железной ограде мальчика. Плач исходил откуда-то со двора и, несомненно, принадлежал какой-то расхныкавшейся девчонке. Денис обернулся, приник лицом к затейливым стальным завиткам ограды, но ни у фасада здания, ни в небольшом, засаженном редкими деревцами дворике никого не было видно. Не стало слышно и всхлипываний девчонки. Почудилось? Или ветер донес до уставшего слуха похожие на плач звуки? Денис отвернулся, напялил на большой лоб отцовский картуз, но не успел сделать и шага, как плач повторился, и на этот раз совсем близко.

— Ты чего ревешь? — покрывая шумный порыв ветра, окликнул он невидимую девчонку.

Плач снова оборвался, а от соседнего каменного столба метнулась к подъезду большого кирпичного здания тоненькая фигурка. Девочка взбежала на широкие ступени крыльца и, оборотясь к вспугнувшему ее незнакомцу, вгляделась в него огромными в страхе темными глазами.

Теперь Денис мог хорошо рассмотреть ее всю, от красной вязаной шапочки до высоких, блестящей желтой кожи ботинок, едва выказанных из-под красивой дорогой шубки с беличьей опушкой на длинных полах и широком отложном вороте.

К груди девочка прижимала тоже желтую кожаную сумку, какие носят одни гимназистки, с привязанным к ней большим черным кисетом.

Денис и раньше видел в городе гимназисток; они проходили мимо, даже не взглянув на него, рабочего-подростка, или старательно обходили стороной, подчеркивая свое превосходство и пренебрежение ко всем уличным голодранцам-мальчишкам. Да и Денис, незлобивый по натуре, понимал существующую между ним и «буржуйками» жестокую разницу, никогда не обижал, но в душе презирал их. И не будь сейчас у этой «буржуйки» какого-то горя, он повернулся бы и пошел прочь. Тем более что нестихающий ледяной ветер уже нестерпимо жег лицо, руки и намокшая рабочая брезентовая роба стала холодной, ломкой, не грела продрогшее до костей тело.

— Ты чего плакала? — боясь снова напугать девочку, участливо повторил он.

— Это вас не касается, чего я плакала! — ударив на слове «чего», отрезала та.

Дениса не обидела дерзость господской девчонки, другого ответа он и не ждал.

— Я с тобой по-хорошему, а ты…

— Что — я?

— Ништо! Тебя как человека спрашивают…

— А зачем спрашиваете? Я же вас не спрашиваю, зачем вы стояли тут и подслушивали.

— Я не подслушивал. Я так стоял.

Нога девочки, изготовленная на случай побега, нерешительно скользнула на ступень ниже, школьная сумка поползла следом, закачалась рядом с белой опушкой.

— А зачем стояли?

— Революцию смотрел, вот зачем! Думала, я тебя бить буду? Больно надо! Да я девчонок сроду не бил, вот!

Его уже обижал и раздражал глупый, надменный