Песня скрипки (Рассказы) [Владимир Никифорович Бондаренко] (fb2) читать постранично, страница - 2

упавший на подзеркальник?

А может, это шелестел занавеской шалун-ветерок?

2. В чулане

За окошком чулана стыла зима. Дед Мороз обходя ночью город, подышал на окошко, и оно покрылось бахромчатым инеем.

Я лежала на широком подоконнике узкого окна рядом с Камертошей и дрожала от холода. Мой футляр поседел от пыли. В углу чулана в лунных сумерках вырисовывалась куча разного хлама: дырявые ботинки, калоши, ботики, облезлый «мишка», однорукая, одноглазая кукла, тряпки. Рядом с подоконником стояло старинное, на трех ногах, Кресло. На нем лежал выщербленный бронзовый Подсвечник, а на стене висело старое Чучело сокола.

Холодно. Кругом паутина и пыль. Пахнет мышами и гнилью.

— Эх, — проскрипело Старинное Кресло, — бывало — стоишь ты в атласном чехле. Развалившись, хозяин покуривает трубочку и поглаживает твои подлокотники.

— Эх, — вздохнул щербатый Подсвечник, — бывало — стоишь ты посередине праздничного стола, а в тебе три восковые свечи оплывают янтарным воском…

— И что вы все стонете? — возмущенно сказало Чучело сокола. — Изо дня в день одно и то же, об одном и том же… Слушать… противно! Тебя, Подсвечник, электричество заменило. Тебя, неуклюжее Кресло, вязаные венские стулья. Из меня от старости все перо вылезло — самому на себя смотреть противно. Со своё мы пожили и своё отжили. Осталось одно — на свалку. Если кого и следует пожалеть — так это Скрипку. Ох, как с ней неблагодарно поступили! Расскажи им свою историю, Скрипка.

Я замерзла. На мне лежал толстый слой пыли. Вспоминать о былом было больно, и я притворилась спящей.

Часа два все молчали.

— Эх, послушали бы вы, — вздохнуло вдруг Чучело сокола, — как на ней играл мой первый хозяин! Как она пела!.. Я был новым красивым чучелом, а она уже тогда славилась, как самая певучая Скрипка в городе. По вечерам у нас всегда собиралось много народу: художники, артисты, писатели. Хозяин играл, и все в один голос хвалили Скрипку. Он часто давал концерты, и Скрипка возвращалась домой страшно усталая, но всегда готовая играть без конца. Ведь играть — для нее всегда значило жить. И когда я слушал ее, мне всегда хотелось ожить и вновь стать соколом. Вновь стать вольным! Вздыматься в небо! Дышать солнцем! Купаться в нем!..

Потом случилась какая-то война. Хозяин уехал на фронт, и однажды его мать получила письмо. Долго плакала. Поседела. И мы поняли — хозяин уж больше к нам не вернется…

А потом я попал в комиссионный магазин, а оттуда в этот дом. Дожил до старости — и очутился… в чулане. И вдруг, в этом царстве хлама и воспоминаний о прошлом, я встречаю ее Скрипку! Лучшую Скрипку города! Как и за что она сюда попала — не знаю, но они оба с братом Камертоном убиты горем.

Чучело сокола смолкло. Устав от рассказа, задремало. Но его глаза блестели: они же стеклянные и никогда не закрываются.

Все дремали. В заиндевевшее окно пробивался тусклый рассвет. Из кучи хлама, что был свален в углу, выбежала мышь, вспрыгнула на подоконник и принялась грызть мой футляр.

— Это уж слишком! — вырвалось у меня и самая толстая моя струна со стоном оборвалась.

Испуганная мышь юркнула под Кресло.

В сумерках чулана надрывно звенела лопнувшая струна.

Я плакала.

3. Здравствуй, новая жизнь!

Жаркое солнце июля ухитрилось к полудик пробиться сквозь немытое стекло чулана и одним зайчиком легло на угол двери, а вторым на чехол Камертоши, от которого остались одни лоскутья.

За дверью чулана послышался голос девушки:

— Пройдите сюда, дедушка. У нас здесь всякая рухлядь.

«Уж не за мной ли? — подумала я, и мои струны задрожали от радости. — Неужели вспомнила? Неужели возьмет и будет на мне играть?».

Заныли ржавые петли двери. Солнечный зайчик скользнул по ярко накрашенным бровям девушки, коснулся ее матовых от пудры щек, запутался в завитушках волос. Следом за девушкой в чулан боком протиснулся рыжебородый дед с холщовым мешком.

— А батюшки! Да здесь у тебя, милая, целый клад! Из этого выйдет замечательная глянцевая бумага, — сказал он, по-хозяйски тыча носком сапога в кучу тряпья. — Это пойдет на автомобильные шины. — Он отшвырнул к двери рваные калоши и ботики. — Подсвечник переплавим на детали к машинам… А это, видно, на свалку…

«Бедное Чучело вольного сокола! Оно-то давно знало свою участь. А что же будет со мной?» — думала я с тревогой.

Снизу, на высоту третьего этажа, к нам долетел сигнал грузовой машины.

— Я открою окно, — сказал дед. — Начну все выносить — от пыли задохнешься… Здесь ящик какой-то, — сказал он, беря меня на руки.

— A-а, это старая скрипка, — протянула девушка и взяла меня у старика.

Дед распахнул окно и охнул:

— Ох, беда! Я тут за окно какую-то железку смахнул.

— Пустяки, — сказала девушка. — Это