Серенада большой птице [Берт Стайлз] (fb2) читать постранично, страница - 2

Первый вылет

В свой первый мы идем 19 апреля. Днем раньше контрольный полет (после месячного перерыва) получается у нас недурно, и полковник дает разрешение.

Один майор потолковал чуток с нами, как быть со стартом и нет ли вопросов, мол, надо эту детку держать в строгости, тогда наверняка вернешься домой.

В эскадрилье нехватка экипажей, а то бы дали еще несколько пробных полетов.

Майор отпустил нас, и Сэм собрал экипаж, чтобы сказать: с этой минуты все у нас должно быть в лучшем виде.

— И ты держи ее в строгости, — это он мне, — я не намерен за те­бя отдуваться.

Я в строю «семнадцатых» летал лишь дважды, раз на выпуске и раз на тренировке. Так что не ахти какой мастер.

— Налет массированный, — объясняет Сэм.

Все это говорят. Мы четыре дня в дежурной бомбардировочной группе, и каждый в группе знает, что пойдем в массированный.

Идем в клуб. Ничего там нового. Никому словно нет дела, что зав­тра рейд. Никто не прячется по углам в раздумьях.

На обед свиные котлеты. Сижу рядом с парнем из нашей эскад­рильи, которого зовут Ля и как-то еще. Я называю его Ля Француз, никак не усвою остальную часть фамилии. Парень он рослый, обычно в подпитии, вылитый пират.

— Вот и попал ты в нашу честную компанию, — произносит.

— Мы вроде идем завтра, — отвечаю.

— Вылет что надо, везет тебе!

— А куда?

— Какая разница! — он отмахивается рукой. — Люфтваффе выдох­лись, разве не слыхал?

По мне отлично. Я не прочь глянуть как-нибудь на «фокке-вульф», но совсем не обязательно встречаться с ним завтра.

Пожевав, мы с Ля Французом отправляемся сказать спокойной ночи его самолету на стоянке, которая устроена за рулежными дорожками и полем турнепса. На велосипедах мы едем сквозь дымку по миру го­лубому, зеленому, тихому.

Убедившись, что самолет хорошо устроился на ночь, бродим в ок­рестностях, поджидая закат.

— Недурственно, — говорит Ля Француз.

Говорит вроде бы сам себе, так что я ни слова не добавляю.

Я было расположился на своей койке, когда в комнату вваливаются трое ребят, включают свет. Бомбардир и штурман волокли второго пилота в постель, а он возьми да и сверни в Мою комнату.

Он крепко пьян, ясный взор смерти читаешь в его глазах.

— Ау, у тебя все тип-топ? — спрашивает этот второй пилот.

— Похоже на то, — отвечаю полусонно.

От него больше слова не дождешься, стоит да хохочет, и комната полна этим хохотом, вся дрожит.

Бомбардир и штурман утаскивают его в постель. Бомбардир после этого возвращается и рассказывает:

— Крошка наш не в себе. Долго не протянет. Слишком много ви­дел, как товарищей сбивало.

Свет погас, я лежу, сон не идет.

Страха во мне нет. Просто удивляюсь, зачем вообще я тут. К этой ночи готовился издавна. Мечтал о ней в дни занятий, листая журнал по авиации. И вот мы готовы идти наутро в бой. Бить немцев.

Вижу теперь: я слабо соображаю, что такое убивать.

Нет во мне чувства такого, как у польских летчиков со «спитфайров»; их мы встретили в Исландии, по пути сюда. У них сурово. Им охота перебить всех немцев на свете. Во мне этого нет. Никогда в меня не стреляли, никогда меня не бомбили. Семейство мое живет на Йорк-стрит в Денвере, за тридевять земель от этой войны.

То, что знаю про войну, все из книг и кино, из статей в журналах, из речей важных персон, которые разъезжали по военным училищам нагонять на нас злость. А ее нет у меня в душе, только в рассудке.

Вся задача — взорвать завтра в Германии как можно больше. С такой-то высоты мне все едино. Не узнать, во скольких женщин и дети­шек попадешь. Я думал об этом и прежде, а в этот вечер особенно. И чем больше думаю, тем уродливей оно видится.

Чего хотелось бы назавтра, так это мчать на лыжах с Болди в Солнечную долину или вышагивать встречь прибою в Санта-Монике, принимать на себя удары волн, а после лежать себе на солнышке весь день.

Вместо того предстоит путь, долгий путь, чтоб помочь сотоварищам размолотить город или завод, производящий бензин или сталь. Куда как плодотворная житуха...

Затем я призадумываюсь о тех восьми ребятах, которые спали на моей койке за последние четыре месяца. Все они или погибли, или по­пали в немецкий концлагерь, или пьянствуют в Швеции, или прячутся в канаве где-то во Франции. Койка от них особо не пострадала. Кро­вать у меня отличная, другой такой я в Англии не имел.

Некий шутник извлекает меня из нее в два часа ночи.

— Подъем! Завтрак в два тридцать, инструктаж в три тридцать,— произносит старший лейтенант Парада.

Кто-то, сегодня свободный, кричит с верхнего этажа:

— Помотайте люфтваффе, вломите им за