2medicus: Лучше вспомни, как почти вся Европа с 1939 по 1945 была товарищем по оружию для германского вермахта: шла в Ваффен СС, устраивала холокост, пекла снаряды для Третьего рейха. А с 1933 по 39 и позже англосаксонские корпорации вкладывали в индустрию Третьего рейха, "Форд" и "Дженерал Моторс" ставили там свои заводы. А 17 сентября 1939, когда советские войска вошли в Зап.Белоруссию и Зап.Украину (которые, между прочим, были ранее захвачены Польшей
подробнее ...
в 1920), польское правительство уже сбежало из страны. И что, по мнению комментатора, эти земли надо было вручить Третьему Рейху? Товарищи по оружию были вермахт и польские войска в 1938, когда вместе делили Чехословакию
cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
Наши взгляды прикованы к туманной дали, они обходят береговую линию, скользят по скалам, останавливаясь там, где гнездятся бакланы, и если птица вылетит из гнезда, следят за ней в ее низком полете, прежде чем она нырнет в воду, чтобы поймать ороговевшим клювом-когтем свою добычу. Мы ждем, когда она появится снова, подстерегаем ее точно в том месте, откуда она вынырнет, а это иногда бывает очень далеко, и тогда тот, кто ее заметит, показывает рукой и говорит — смотрите, вон она, Большая дьяволица, Phalacrocorax carbo, подтверждает другой имя все той же птицы, и каждый может выбрать, как ему ее называть. Потом мы делаем глоток вина из бокалов, которые держим в своих озябших пальцах, и жидкость тоненькой струйкой втекает в пищевод, разливается в желудке, согревая нас изнутри, равно как верблюжья шерсть цвета песка, обнимающая наши тела, согревает нас снаружи, пока оба эти тепла не сольются в нашей плоти. Теплая одежда, ценное приобретение, новой нет и не будет, каждый из нас кутается в нее, когда мы выходим на большую террасу, чтобы созерцать море и ждать заката.
Пока мы смотрим на море, мы не только ждем заката и не только наблюдаем за большими дьяволицами с кривым ороговевшим клювом, взгляд каждого скользит по пейзажу, находя там и другие виды, проверяет, по-прежнему ли лодка во фьорде неподвижно стоит, удерживаемая своей тенью, затем поднимается по скалам до каменистой дороги, входит в сад через закрытую на замок калитку, идет по аллеям, пока не остановится в одной точке правой части сада, где кованая решетка незримо собирает все свои зубцы за стволом большого дуба, сливаясь с его голыми ветвями, проросшими в поднимающейся вверх кроне. Под ним, даже с этого расстояния мы видим крест, а под крестом — Клавдию.
Мы каждый день вместе смотрим в эту точку, которая есть Клавдия, и Клавдия делает нас нами. Может быть, это похоже на молитву, наверное, это и есть молитва, облеченная в слова, которые кто-то бросает к горизонту чего-то неизвестного, другой поднимает их, и снова, снова, пока круг между всеми нами не замкнется, может быть, это даже похоже на песню, которую мы не можем спеть из-за отсутствия талантов. Иногда мы говорим о ней, хотя никто не может окончательно и с уверенностью собрать воедино образ Клавдии, но общими усилиями что-то всё же вырисовывается, ведь у каждого есть своя деталь — вроде лиловой помады и кос у Анастасии, а это я — совсем без алиби, или лакированного ногтя на мизинце, о котором вспомнила Ада, но она опять-таки может быть и мною, ведь у нее нет алиби, или изгиба ее губ, без потерявшегося фрагмента, который добавляет Ханна, или родинки на левом плече, ее увидел в своем объективе Бони в какой-то солнечный день, о Бони, зачем ты стер Клавдию, но, в сущности, мы его и не спрашиваем, ведь каждый снимок рано или поздно сотрут, да это и не важно, раз мы верим деталям, представленным каждым из нас, и общими усилиями образ достоверно соединяется в одно целое. Кто она, Клавдия? Недоумение объединяет нас, и в звуках наших голосов становится светлее, мы видим, как наши глаза вместе становятся более зрячими и находят Клавдию, мы видим, потому что — это мы в той мере, в какой каждый из нас с каждым днем всё сильнее отрывается от себя. Иногда мне кажется, что когда я ненадолго выхожу из нашего «мы», если выхожу, и остаюсь одна в своей собственной комнате, то могу описать Клавдию, полностью собранную в свой образ, но подобный выход труден, да и, в общем-то, не нужен, «собственная комната» осталась в каком-то другом измерении, и только вместе мы можем связать едва различимые следы своих воспоминаний. Мы не хотим этого от меня, потому что это бесполезно. Когда желание оказывается достаточно сильным, я всё же пытаюсь частично ее описать, я рисую ее буквы, Ада — ее лоб, косы, родинку, но все мы знаем, что у Клавдии нет алиби и она спокойно обойдется без него. Мы не помним, кто она, Клавдия,
… во времена вроде сегодняшних уже ни у кого нет алиби, нет смысла и обсуждать его, мы все это поняли. Уже известное уничтожает наши слова, и они стекают в туман неизвестного, где силуэты неясных очертаний мечтают встретить их, им слова нужны. Но мы не говорим об известных вещах, это так скучно, мы просто смотрим, и наши слова любят бакланов, любят золотые нити… последние лучи солнца вышивают ими свой рисунок на клубящемся облаке у нас над головами, превращая его в золотой город, а когда он растает, тают и слова… Но мы не знаем, почему мы остались, потому что вышли из света на этих скалах, как маленькие бакланы, вылупившиеся в своих гнездах. Это — источник наших слов, мы не знаем, и разговор имеет смысл лишь в границах колебания. Слова неустойчивы, и мы ищем их в своем молчании. Так мы узнаем свои собственные воспоминания, оставшиеся в зрачках других, в цветных отблесках радужных оболочек, в пальцах рук, в изгибе губ, в шагах, накладывающихся друг на друга и, еще глубже, в клетках тел, где воспоминания определяют горизонт наших действий. Мы чувствуем их. Там — картина нашей памяти, которая
Последние комментарии
18 часов 18 минут назад
18 часов 36 минут назад
18 часов 45 минут назад
18 часов 46 минут назад
18 часов 49 минут назад
19 часов 7 минут назад