И.С. Тургенев в восприятии М.А. Алданова [Владимир Вячеславович Шадурский] (fb2) читать постранично, страница - 3

на искусственность какого-то литературного приема. Признаки «литературного шоколада» Алданов обнаруживает в заглавиях «Новь», «Вешние воды», в построении фраз в «Фаусте», в образах героев «Первой любви». И вот что интересно: в тех же фрагментах, где характеризуются изъяны прозы Тургенева, Алданов описывает и недостатки прозы Льва Толстого, но всякий раз объясняет и оправдывает эти недостатки. Так, по мнению Алданова, заглавие «Власть тьмы» «в звуковом отношении ужасно», однако в большинстве своих заглавий Толстой делает нечто, отчего «слова эти приобретают у нас новый звук»^[8]. Заглавие «Клара Милич» тоже звучит неестественно, что отчасти обусловлено искусственностью всего содержания произведения. И даже книгу Бориса Зайцева о Тургеневе Алданов упоминает не затем, чтобы опереться на авторитетное мнение и как-то его дополнить; напротив, он оспаривает «исключительно высокую оценку» «известной поэмы» «Клара Милич».

С одной стороны, принципы его критики напоминают культурно-историческую школу, с другой стороны, эстетическую критику В.Г. Белинского, соединявшего эстетическую оценку с историческим подходом к произведениям. Иначе не понять, почему Тургенев, ищущий новую форму, назван «не нашедшим ее» (множество «стилистических приемов теперь режущих слух»), почему его «поймали» на избыточных повторах, на многословии, почему сравнение начала «Клары Милич» с первыми фразами «Пиковой дамы» показывает, «как за пятьдесят лет ушло назад искусство символического рассказа»^[9]. Более того, Алданов приводит финал пушкинской повести как образец ритма, краткости и емкости фразы в упрек Тургеневу. А слова о Полине Виардо сопровождаются своеобразным реальным комментарием: «Едва ли умирающий старик хотел тут сделать рекламу бывшей певице». В то же время суждения Алданова не категоричны, высказывания даны в мягкой форме: «вполне возможно», «не очень удался», «стиль его недостаточно наивен». И даже те произведения Тургенева, где обнаруживаются неубедительные приемы, оцениваются высоко по тому лучшему, что в них есть. «Первая любовь» — написана «с удивительным совершенством», некоторые персонажи «Отцов и детей» — «сделаны изумительно». В целом художественные неудачи Тургенева Алданов объясняет тем, что автор «Отцов и детей» постоянно искал новые формы для выражения богатого содержания и в этом поиске мог ошибаться, что вполне естественно для первопроходца. Алданов не использует термины, обозначающие литературные направления: романтизм или реализм. Но по его логике, ошибки Тургенева можно было бы отнести к своеобразным и довольно искусственным проявлениям романтизма. И хотя на многих страницах Тургенева гораздо «больше искусства и поэзии», чем на страницах Достоевского, он — «самый неровный из всех классических русских писателей»^[10].

И вместе с тем сам Алданов оказывается непоследовательным в оценках, ведь выбранный им способ сопоставления стилистических приемов писателей можно назвать «нерелевантным», потому что слабые в художественном отношении «места» тургеневского стиля он соотносит с наиболее удачными приемами Пушкина и Толстого.

Алданов пытается быть объективным, аргументированным критиком. Даже то неприятие «Войны и мира», которое выразил Тургенев после прочтения первой части романа, объясняется не завистью или злостью, а простым консерватизмом: «...не сразу мог принять революцию в искусстве такой большой художник, как он». При всей субъективности и эмоциональности Алданов пытается понять позицию автора, старается передать его точку зрения: «Однако “внутренний голос”, верно, всё громче ему твердил: “Да, то, то самое.”»^[11] Неадекватная оценка Толстого называется драмой. Критик словно переживает за Тургенева, близко воспринимая его эмоции.

Завершается статья обобщением всего ранее написанного Алдановым о Тургеневе и обозначением критерия оценки: «Надо ценить больших писателей по тому лучшему, что они дали», а также традиционным риторическим приемом — ссылкой на авторитетное мнение: «Совершенно справедливо говорит Б.К. Зайцев, что “в золотом веке нашей литературы место Тургенева в числе четырех-пяти первых”»^[12]. Субъективность Алданова превращает его литературно-критические работы в художественное эссе, в художественно-документальную прозу.

В книге «Ульмская ночь» (1953) [4, т. 6, с. 141-438], построенной в виде философского диалога А. и Л., имя Тургенева звучит не раз. Алдановские собеседники вспоминают даже о фактах литературной жизни, связанных с Тургеневым и описанных уже в советской научной литературе. Это в определенной степени характеризует и любознательную пытливость автора: ведь достать советские издания в условиях эмиграции было достаточно трудно.

В «Диалоге о случае в истории» Алданов приводит слова Б.М. Маркевича из письма к Тургеневу от 9 декабря 1868 г.