Оценку не ставлю, но начало туповатое. ГГ пробило на чаёк и думать ГГ пока не в может. Потом запой. Идет тупой набор звуков и действий. То что у нормального человека на анализ обстановки тратится секунды или на минуты, тут полный ноль. ГГ только понял, что он обрезанный еврей. Дальше идет пустой трёп. ГГ всего боится и это основная тема. ГГ признал в себе опального и застреленного писателя, позже оправданного. В основном идёт
Господи)))
Вы когда воруете чужие книги с АТ: https://author.today/work/234524, вы хотя бы жанр указывайте правильный и прологи не удаляйте.
(Заходите к автору оригинала в профиль, раз понравилось!)
Какое же это фентези, или это эпоха возрождения в постапокалиптическом мире? -)
(Спасибо неизвестному за пиар, советую ознакомиться с автором оригинала по ссылке)
Ещё раз спасибо за бесплатный пиар! Жаль вы не всё произведение публикуете х)
Все четыре книги за пару дней "ушли". Но, строго любителям ЛитАниме (кароч, любителям фанфиков В0) ). Не подкачал, Антон Романович, с "чувством, толком, расстановкой" сделал. Осталось только проду ждать, да...
женщине пошли в архив. И одиночество — тоскливое, беззащитное ощущение своей смерти, — то, что он начал испытывать первый раз в жизни… И беспризорность — пустые, как темный подвал, вечера, шатанье к чужим людям, глухая тоска пивных, и ты, ты — лишний… И неустроенность — грязные простыни и нештопаное белье, неподметенная комната — словно пыльная паутина затягивала его холостые дни… Много было причин к тому, чтобы в дождливое утро он с отчаянной четкостью почувствовал: нет, совсем неблагополучно… Еще — и вот пойдешь на четвереньках, похрюкивая на прохожих…
Когда выкурена была вся коробка папирос «Сафо», он встал, пошатнулся. Вымылся. Переменил белье. Дождь лил за окном. Пусть… Был бы день сияющий, как в детстве, — все равно: куда идти? Он сел у окна, — откуда видны одни крыши. Перешибая головную боль, сжималось тоской сердце. Нет, так жить нельзя…
Бывало (после разрыва с женой), в одинокие часы он развлекался прогулками по прошлому. Было хорошо вспомнить деревянный, крашенный в желтое дом с палисадником, где пучком отсвечивало солнце от стеклянного шара на тумбе. Вспомнить детские забавы, ласки матери, таинственную жизнь насекомых на клочке земли среди травинок… Вечера под лампой, и приближающийся сон, когда все предметы делаются особенными: в лампе, в горелке запевает тоненький голосок, — взрослые его не слышат… Кресло у печки становится все добрее, все удобнее и вдруг начинает подмигивать двумя завитушками на спинке. Взрослые думают, что это только завитушки… И нежный, как тепло, как покой, голос матери произносит: «Да ты совсем спишь…»
Но даже и этой безобидной радости не было дано сегодня несчастному Ракитникову… Головная боль со скрежетом не пускала проникнуть в добрые воспоминания.
«Залез в болото по уши, — думал он. — Нет, это совсем не пустяки, а именно то, что ожидает каждую субботу…»
Мрак души его сгущался. Моральные угрызения походили на собачьи укусы. Видели вы когда-нибудь, как в овраге псы рвут ребрастую падаль, упираясь лапами, рыча от отвращения? Точно так же мрачные выводы пожирали сердце Ракитникова.
У него явилась потребность услышать человеческий голос. Он пошел на кухню, где стоял его примус. Там на полу валялись сырые рогожи, в углу кисти и ведра, на окне длинные кляксы извести, будто следы неведомых птиц, затеняли и без того тусклый свет. Плита разворочена, к примусу нельзя было пробраться через кучу глины.
В комнате за кухней слышался разговор:
— Вернулся он пьяный, конечно… Морда у него красная, вся трясется. (Это говорила кухарка Гренадерова, бывшая владелица доходного дома на Васильевском острове.) Я отпираю… На ногах, голубчик, еле стоит… И рукав, знаете, у него вот по сих пор засучен… Ну, сейчас убьет… Я, конечно, к стенке шарахнулась… И он на меня как зарычит: «Что, говорит, ведьма, боишься смерти?..» Все лицо мне оплювал…
Не слушая дальше, Ракитников вышел на цыпочках из кухни. Помимо всего прочего, было теперь стыдно… Показалось: вот он идет по коридору, и за каждой дверью жилец смотрит на него в замочную скважину: какой, мол, он после вчерашнего? Ноги, точно пудовые, едва отдирались от пола… Даже начало пошатывать… Этого еще не хватало!..
Скрипнула облупленная дверь, мимо которой ему идти. Выглянула вытравленная водородом женская голова гражданки Лисиной. В домовой книге она числилась как безработная. Она всегда, кто бы ни шел, приотворяла дверь, выглядывала, — иногда что-нибудь скажет, иногда только взглянет умоляюще. Только бы сейчас не заговорила!
— Здравствуйте, — сказала Лисина. — Куда это вы мчитесь?
— Да так, черт его возьми. — Ракитников вытащил платок и потер пылающее, воспаленное лицо. — За примусом… В кухне ремонт…
— У меня чай горячий… Заходите. (Она взглянула умоляюще.) Напьетесь чаю у меня, ей-богу, а?
Ее скуловатое лицо было напудрено, брови выщипаны и подкрашены по моде. Части этого лица, казалось, были собраны от разных лиц; пожалуй, своими казались только глаза неопределенного цвета, небольшие и до жалости искательные. Она высунулась вся из двери, придерживая (для прелестности) бумажный халатик. Шея у нее была цвета опаленной гусятины. Ракитникова шатнуло, стиснул зубы и вошел в непроветренную комнату. На дешевенькой скатерти в пятнах стоял эмалированный чайник, из носика шел пар. Это была единственная отрада в комнате, где в стенах торчали гвозди. Голое окно. Разломанная бамбуковая ширма в изголовье койки. Из плюшевого диванчика высовывались пружины и волос. Понятно, почему гражданке Лисиной приходилось умолять, чтобы зашли.
— Я ужасно жалею холостых, — сказала она. — Без нашей сестры и чаю-то как следует не напьетесь.
При этом она усмехнулась, собрав губы присоском. Только сейчас Ракитников почувствовал, что внутри у него все сухо, как в раскаленной пустыне. Вместо того чтобы пробормотать, как он и намеревался, вроде: «Ну вот, очень рад, значит — я пошел», — он присел к столу, где дымился носик у чайника, и начал пить чай, скупо, но
Последние комментарии
6 часов 31 минут назад
9 часов 4 минут назад
9 часов 33 минут назад
9 часов 39 минут назад
3 часов 55 минут назад
12 часов 42 минут назад