Пермские этюды [Алексей Викторович Иванов] (fb2) читать постранично, страница - 10

лебеди вели.

Что же такое эти лебеди Ермака?

Весь коротенький сказ Бажова словно бы светится изнутри чистотой лебединых крыльев. Он весь, насквозь — о лебедях. История бажовская, в общем-то, простая: они полюбили, их разлучили, они умерли. Но в обнаженной ясности этой истории такая пронзительная боль за человека! Сказ Бажова — это словно бы наше, уральское «Слово о полку Игореве». Они, конечно, ничуть не схожи — ни сюжетом, ни языком, но они сливаются вместе глубинным чувством высокой трагедии человеческой жизни на земле. В сказе Бажова нет ни разбойничьей вольницы, ни сражений с ногайцами, никто там никого не бросает в набежавшую волну. Но когда войдешь в этот сказ своей душой, когда проникнешься его простой и ясной мудростью, словно бы лебединые крылья расправляются над тобою в небе. «Я хочу, чтоб плыли лебеди над моей судьбой…»

Здесь Аленушка Ребячья Радость, умершая, когда пришла весть о гибели грозного атамана в далекой стране Сибири, — это лебедушка. Не зря старики говорят о ней: «По-лебединому умерла наша Аленушка. У них ведь известно, как ведется: один загиб — другому не жить». «…и частица дивного величья с высоты обрушилась на нас».

Здесь и сам Ермак — лебедь, улетающий навстречу врагу. «Ты прости меня, любимая, за чужое зло, что мое крыло счастья не спасло…» Здесь уплывающие струги Ермака — лебеди, и годы ожидания Аленушки — тоже лебеди. Как писал Шергин: «а годы, как гуси, пролетают…» И память о Ермаке и Аленушке — тоже лебеди, — «они остались на седьмом, на высшем небе счастья…» Тайна русской души и чудо русской поэзии — это тоже Ермаковы лебеди. «Не потому ль так часто и печально мы замолкаем, глядя в небеса?»

Снова вспомним Бажова: «По нашим местам эту птицу сильно уважают. Кто ненароком лебедя подшибет, добра себе не жди: беспременно нежданное горе тому человеку случится. А хуже того, коли оплошает охотник из старателей. Такому и вовсе свое земельное ремесло бросать надо, потому удачи на золото после того не станет. Да вот еще штука какая у стариков велась — ставить деревянных лебедей на воротах А это в ту честь, что лебеди первые нашему русскому человеку земельные богатства в здешних краях показали. За это им и почет, и Василию Тимофеевичу с Аленушкой память. Это — что парой-то!»

И опять я возвращаюсь к тому же вопросу: что же такое — Ермаковы лебеди? Бажов подсказывает нам — это память. Но не просто как сохраняемый объем информации и даже не как ее некое качественно новое состояние — утилитарный опыт. Нет. Эта память — как русская духовная память. Память о тех людях, которые жили до тебя, и о тех, кто живет вместе с тобой, и о земле, которая одна для тебя и для них. Эта память заставила Ермака сперва бежать от несправедливости в ватажную вольницу, а потом вернуться и пойти на смерть в Сибирь. Русская духовная память — и как память о том, кто еще будет жить на твоей земле. И Ермак, как носитель этой духовной памяти о будущем, был самою своей судьбою предопределен в легенду. Потому он и стал фигурой более поэтической и народной, чем исторической и социальной. Потому и открылся ему путь в Сибирь, потому и провели его лебеди уральскими реками. Потому и нас сейчас тянет пройти его дорогой, ибо на этой дороге всегда чудится — вот-вот, и мелькнет за дальним поворотом снежный отблеск лебединого крыла… Не стреляйте в белых лебедей!

Снова и снова приходим мы на берег Чусовой, не веря в гибель своего атамана, и, как Аленушка Ребячья Радость, молча стоим и ждем, глядя на восток, откуда течет ночная тьма — не зажжется ли над чусовской волной, как звезда, огонек паруса? А если долго, верно ждать и слушать, то долетает до нас из-за горизонта, из вечности, протяжный клич Ермаковых лебедей:

— Клип-анг! Клип-анг!

«Дескать, будь спокоен — не забудем, не забудем!»