Дочери человеческие [Лидия Моисеевна Мищенко] (fb2) читать постранично, страница - 5

человек? — заинтересовался Наум.

— Слесарь.

— Он что, твой знакомый?

— Да, — твердо ответила Ева.

Третья встреча произошла в аптеке. Слесарь стоял у окошка, увидев Еву, отвернул голову. Она подошла и стала рядом.

— Здравствуйте, — сказала она, покраснев.

— Как же вы убежали из-под стольких замков? — невесело пошутил парень.

— Кто у вас болеет? — вопросом на вопрос ответила Ева.

— Мама.

Она подождала, пока он получил лекарство.

— Как вас зовут? — спросила Ева.

Он держал в руках бутылочку с бурым лекарством и желтой сигнатуркой, руки у него были в ржавчине и ссадинах.

— Савва, — немного удивленно ответил он. — Савва Русет.

— А меня — Ева.

— Ева… — Он покачал головой и улыбнулся. — Ева!

Они стояли у окна, глядя друг на друга. Толстый провизор, растиравший в ступке порошок, вдруг засмотрелся на них, и у него выпал из рук пестик.

Ева с неосознанной досадой оглянулась на него, и тот сказал:

— Извините!

— Мне пора идти, — Савва протянул руку. — До свидания, Ева.

Она вскинулась:

— Вам надо идти? — Она не скрывала своего огорчения.

Проводив Савву до двери, она с тем же выражением огорчения протянула провизору рецепт.

— Как здоровье реба Боруха?

Ева смотрела на провизора, не понимая.

— Передайте ему мое почтительное пожелание здоровья.

Ева молчала.

Выдавая ей порошки, провизор сказал:

— У него скоро умрет мать: чахотка.

— У кого? — замирая, переспросила Ева. — У кого умрет мать?

— Я говорю о матери Русета. Вы же с ним знакомы? С Саввой?

Ева схватила коробочку и выскочила за дверь, но Саввы уже не было.

Через несколько дней тот же провизор опять сказал Еве:

— Сегодня будут хоронить мать того слесаря… Саввы Русета.

Провизор старательно упаковывал порошки в синюю картонную коробочку и ждал расспросов Евы.

— Это большое несчастье, — продолжал он, так и не дождавшись от Евы ни единого слова. — Когда дети хоронят родителей, — большое горе. А когда родители хоронят детей… Никому бы этого не дождаться, даже врагам нашим!

Провизор поднял на Еву усталые в красных прожилках глаза.

— Фунт мятных лепешек для Фриды? Я помню Фриду совсем ребенком, она и тогда любила мятные лепешки. Да-да… Фрида могла бы выйти замуж, будь она побогаче. Когда человек богат, он может себе позволить быть некрасивым и даже злым. Но быть некрасивой бедной девушке… Такой лучше не родиться на свет. Я очень рад, что у меня нет дочерей, все сыновья. С мальчиками легче, мне не надо готовить приданое. Я не завидую вашему отцу: полный дом девчонок. И каждой надо приданое! Боже мой, с ума можно сойти от таких забот. Вот если вы будете умницей, если сумеете угодить своему дяде Боруху… Это будет большое счастье для вашей семьи.

Ева протянула руку и взяла с чашки весов фунтик с конфетами. Разговорившийся провизор рассеянно следил, как она укладывает покупку в корзинку, но затем спохватился, вежливо подал синюю коробочку с порошками для реба Боруха.

— Передайте мои пожелания.

Но Ева не уходила, и провизор, направившийся было в заднюю комнату, выжидательно приостановился.

— У него есть… сестры? — Ева и сама не знала, зачем она это спросила.

— Сестры? У кого должны быть сестры?

— Я говорю о Савве… Кто у него теперь остался?

— Вы спрашиваете про этих Русетов? — Провизор вернулся к стойке. — Такое большое несчастье, ай-ай! Теперь их осталось двое: Савва и бабушка, мать его матери.

— У него нет сестер?

— А почему у него должны быть сестры? У него нет сестер и нет братьев. Он был единственным сыном. А я бы не сказал, что это счастье, когда ты один как палец.

Окно комнаты, в которой спала Ева, выходило на крышу амбара. Узкое, зарешеченное, оно почти не пропускало света. Комната была темной, пустой и холодной. На стенах пучились флюсами обои ржавого цвета. У одной стены стоял раскорякой пузатый рассохшийся комод, у другой — железная кровать; у окна — плетеный стул, да еще был табурет, на котором стояли белый эмалированный таз и такой же белый эмалированный кувшин для умывания.

Сидя у окна, Ева смотрела, как на черепичную крышу амбара сыпались желтые листья акации. И было удивительно глухо во всем том мире, который окружал Еву.

— Ева! — Кашель и одышка мешали старому Боруху излить на домочадцев обиду за свой страх. — Прячетесь…

Но тут поспешил на помощь визгливый голос Фриды:

— Ева! Ева!

Ева отвела взгляд от бесшумно танцующих листьев и вышла из комнаты.

Борух сидел в своей качалке у окна гостиной. Еву почему-то поразило, что вот и старый Борух сидел у окна и смотрел, как облетают акации. Она впервые подумала, что Борух одинок, и впервые пожалела его.

— Где ты была, Ева?

— Там… в комнате, где я сплю.

— И что ты делала?

— Я смотрела… Я тоже смотрела в окно.

— Почему «тоже»? — удивился старый человек. — Почему «тоже», Ева?

— Но вы же смотрите в окно, — ответила Ева. — И я тоже смотрела.

— Я