Пятницкий [Владимир Иванович Дмитревский] (fb2) читать постранично, страница - 3

председателя ЦК МОПР, этой «железной старухи», как мысленно величал иногда Елену Дмитриевну Пятницкий. Поздравила с «совершеннолетием». Пожелала доброго здоровья, чтобы дожить до всемирной революции.

Он любил и уважал Стасову. Ее прямоту, целенаправленность, несокрушимую логику. Вот уж ей никогда не Цридет в голову при виде черного назвать его сереньким или только чернеющим. Они оба терпеть не могут алогизм мышления и всяческую крутню вокруг очевидной истины. Искать обходные пути, если перед тобой широко открыты двери, допустимо лишь из тактических соображений, когда имеешь дело с противником, которого во что бы то ни стало надо положить на лопатки… В любом другом случае путь к цели должен быть кратчайшим, а следовательно, прямым.

За десятилетия пребывания в партии было и так, что он выполнял прямые указания «железной старухи», но было и наоборот, когда он указывал, а она выполняла… Во всяком случае, в те годы, когда Стасова работала в Коминтерне… Они были «погодками». У обоих в партийных билетах в графе «Время вступления в партию» стояло: «1898-й». И жизненным принципом их обоих, как, впрочем, и каждого истинного большевика, давно уже стало лаконичное, но всеобъемлющее положение, сформулированное Владимиром Ильичем в одной из его бесед с Кларой Цеткин. «У вас, — сказал тогда, обращаясь к Кларе, Ленин, — нет никакого права, кроме права в тяжелое время служить партии и пролетариату». Вот именно! Нет и не будет ни у меня, ни у Елены другого права. До конца жизни не будет. И точка на этом!

Но так и не поставил точку, потому что мысль, метнувшись через целое десятилетие, вновь привела его на коммунистический вечер, устроенный в честь 50-летия Ленина, когда Владимир Ильич, раздосадованный, явно недовольный, опасно ироничный, появился в конце торжества и пустил среди собравшихся карикатуру художника Каррика, подаренную ему Стасовой, и выразил надежду, что ее рассмотрение авось поможет избавиться впредь от подобных юбилейных празднеств. Карикатура изображала народника Михайловского этаким важным патриархом, которого пришли поздравить маленькие детишки-марксисты… А к ней было приложено письмо Елены Дмитриевны, очень теплое, очень дружеское, в котором она писала, что если в день юбилея Михайловского наша партия была еще в детском возрасте, то теперь она выросла, «и это дело Ваших рук, Вашего ума и таланта». Ну, а Владимир Ильич использовал эту карикатуру по-своему, как аргумент против «юбилейных празднеств», к которым относился более чем скептически.

И, вспоминая об этом, Пятницкий с растущим раздражением подумал о юбилейных речах, которые ему предстоит выслушать сегодня, и о своей беспомощности в этом вопросе — не может же он, в самом деле, директивным порядком отменить вечер…

И опять Казовская попросила его взять трубку. Звонил народный комиссар иностранных дел Литвинов.

— «Папаша» приветствует и поздравляет тебя, Осип, — сказал Максим Максимович. — И выражает уверенность, что ты и сейчас сможешь перемахнуть через тюремную стену… как тогда… Помнишь, словно кузнечик!

— Брюхо, брюхо не позволит, Максим… Как, впрочем, и тебе. Сидим в кабинетах и отращиваем. Хоть караул кричи! — Посоветовав друг другу сгонять лишний жир по системе Мюллера, они посетовали, что время мчится на курьерском — вот уже почти старики, а ведь в Лукьяновке встретились совсем мальчишками.

Теперь телефон в кабинете секретаря Исполкома не умолкал ни на минуту. Звонили Сольц, Муранов, Владимирский, Берзин… И под грубоватыми шутками, которыми они обменивались с юбиляром, нарочито ироническими пожеланиями «и к ста годам сохранить свои роскошные кудри» (Пятницкий был совершенно лыс) чувствовалась большая, прошедшая через все испытания дружба или, вернее, даже братство по духу и мысли, отличавшее старую ленинскую гвардию, к которой все они принадлежали с первых дней существования боевой революционной партии пролетариата.

И, говоря по телефону со старыми своими друзьями, Пятницкий как бы перелистывал страницы собственной жизни, и они представлялись ему сейчас самыми значительными, самыми радостными. Но, увы, как все в жизни, неповторимыми. Некоторая раздраженность, внесенная им самим в этот день («вот глупостями какими приходится заниматься»), уступила место чему-то приятному, хотя и не без налета легкой грусти — неужели прожито целых полвека! — и Пятницкий уже без досады думал о вечере, который в его честь устраивают ближайшие друзья и во имя которого напялил он на себя новый, отлично отутюженный синий костюм….

…В кабинет, весь «буря и натиск», ворвался сереброволосый, но с черными, как смоль, густыми и широкими бровями Пик. Тоже при параде — белоснежная рубаха «а ля Шиллер» и лучший серый костюм. Обнял, прижался на секунду щекою к щеке, похлопал по спине, поздравил горячо, а потом вдруг засмеялся, и на его энергичном, подвижном лице резко обозначилось множество поперечных морщинок.

— В качестве именинного подарка я