Дюна. В кадре [Dave Gahan Admirer Violator] (fb2) читать постранично, страница - 141

единственный КПП. Едва мы заехали на территорию дворца, на въезде в административный блок нас встретила еще одна группа безопасников, а, как только мы остановились перед центральным входом, я без труда различила через стеклянную панель охрану и металлодетектор в самом здании.

“Ну прямо освободительный поход Нео за Морфеусом”, - нервно усмехнулась я, следуя за телохранителям к лифтам, минуя охрану.

Мы молча поднялись на последний этаж, и безмолвный безопасник повел меня коридорами. Я шла за ним, осматривалась по сторонам, ступая по мягким ковровым дорожкам, и меня накрывало волнением. Создавалось странное впечатление. Будто я очутилась не в штаб-квартире, а в каком-то секретном НИИ. Безликие, плотно прикрытые двери. И тишина. Лишь изредка из дверей выныривали служащие в строгих костюмах, вежливо здоровались с нами и шли дальше по своим делам.

Наконец, мужчина остановился, открыл дверь, и я очутилась в строгой приемной. На двери кабинета висела табличка с надписью “Глава Координационного Совета руководителей ООН Карл Юргенс”, а за столом сидела секретарь — женщина лет пятидесяти в деловом костюме — и быстро набирала текст на компьютере.

Увидев меня, она улыбнулась и вежливо произнесла:

— Здравствуйте, мисс Дюнина.

— Миссис… — поправила я, и на лице секретаря отобразилась извиняющаяся улыбка.

— Простите, миссис Дюнина, — повторила она.

Я не сердилась. Здесь я находилась всего пять минут, и весь мир не обязан был знать о моем семейном статусе. К тому же, обращение "мисс" к молодым незнакомым женщинам было официальной нормой.

— Сейчас идет совещание. Через пять минут закончится, — добавила она. — Может быть, вы хотите чай или кофе?

— Нет. Благодарю, — ответила я и, чтобы унять волнение перед важной встречей, подошла к окну. Рассматривая просторный зеленый парк внутри комплекса, я старалась унять сердцебиение, когда услышала шум открывающихся дверей, и в приемную из кабинета вышли несколько человек.

Они вежливо поздоровались со мной и направились на выход, но секретарь не торопилась меня приглашать. Она встала и направилась в кабинет.

Правда, пробыла она там совсем недолго — через полминуты вышла и, улыбаясь, объявила:

— Вы можете заходить.

Сколько бы я не готовилась, сколько бы не внушала себе мысль о том, что все будет хорошо, но, услышав слова секретаря, вновь почувствовала, как от волнения холодеют конечности.

— Благодарю, — улыбнулась я и, смиряя сердцебиение, направилась к массивной двери, страясь, чтобы мой шаг выглядел спокойно и уверенно.

Я переступила порог и резко остановилась. В другом конце просторного кабинета у окна, спиной ко мне, стоял мужчина в деловом костюме и говорил по телефону. Он тоже рассматривал пейзаж, как это делала я минуту назад, и мне не нужно было видеть его лицо, чтобы понять очевидное. Этот высокий силуэт и тихий спокойный баритон я узнала бы из тысячи. Это был Генри.

В кабинете раздавалась немецкая речь, я от неожиданности застыла, сжимая сумку "Prada", а Генри, бросив в трубку “ауфидерзейн”, развернулся ко мне.

Он внимательно изучал мое лицо, будто сейчас вспоминал мой старый образ и сравнивал со мной нынешней, повзрослевшей, а на меня давила какая-то странная тишина.

— Здравствуй, Злата, — наконец произнес он.

Его тон был спокойным и уверенным, но я не торопилась с ним здороваться. Я так и осталась стоять у двери, которую так любезно прикрыла за мной секретарь.

Кабинет вновь наполнился тишиной, а мы стояли по разные стороны комнаты и молча смотрели друг на друга. Генри — спокойно. Я же, напротив, была зла. На него, на себя, на собственную глупость.

Сейчас, всматриваясь в его серые глаза, я понимала ход его мыслей. Генри меня не торопил. Он по-прежнему стоял у окна и ждал. Я же, опершись спиной о прохладную дверь, закрыла глаза и начала анализировать последние три месяца. Каждый день, который я вспоминала, снимал с меня пелену. Добавлял составную часть в сложную мозаику истинного положения вещей. Возвращал меня с небес на землю, в реальность.

Генри обо мне не забыл. Я недооценила серьезность его намерений в отношении себя. Посчитала, что смерть отца Генри изменила его планы. А он все три месяца методично вел меня в Европу. Осуществлял свой план. Я же, настроившись на жесткие меры с его стороны, не увидела его тонкой игры. Генри полностью сменил тактику, и это был еще один момент, который я не учла. Который усыпил мою бдительность. Он не катализировал события, не давил, как раньше, а, напротив, действовал настолько тонко, что я ничего не заподозрила.

Но делал он это не из романтических соображений. Не для того, чтобы расположить меня к себе. Не для того, чтобы проверить наши с Иэном чувства. Не потому, что был мягким и добрым и сменил гнев на милость. Причиной была ситуация вокруг трона. Пока Генри вел борьбу с дядей, он не хотел действовать в отношении меня открыто и жестко, как раньше. Ему было удобнее оставаться в тени. Поэтому он, как серый кардинал, действовал незаметно и скрыто, решая