Любовь и другие слова [Кристина Лорен] (fb2) читать постранично, страница - 2

всего десять с половиной миль, но даже в самое благоприятное время на дорогу уходит больше часа без машины.

— Сегодня утром я села на автобус в шесть утра, — говорю я. — Две линии BART и еще один автобус. — Я смотрю на часы. — Семь тридцать. Не так уж плохо.

Сабрина вытирает пятно пенистого молока с верхней губы. Как бы она ни понимала, что я избегаю машин, я знаю, что какая — то ее часть считает, что я должна просто пройти через это и купить Prius или Subaru, как любой другой уважающий себя житель Bay Area. — Не позволяй никому говорить тебе, что ты не святая.

— Я действительно святая. Ты заставила меня покинуть мой пузырь. — Но я говорю это с улыбкой и смотрю вниз на ее крошечную дочь на моих коленях. Я видела принцессу Вивьен только дважды, а она, кажется, удвоилась в размерах. — Хорошо, что ты этого достойна.

Я держу детей на руках каждый день, но такого ощущения никогда не было. В Тафтсе мы с Сабриной жили через комнату в общежитии друг от друга. Потом мы переехали в квартиру за пределами кампуса, а затем перебрались в разваливающийся дом во время обучения в аспирантуре. Каким — то волшебным образом мы обе оказались на Западном побережье, в районе залива, и теперь у Сабрины есть ребенок. То, что мы уже достаточно взрослые, чтобы заниматься этим — рожать детей, размножаться — это самое странное чувство на свете.

— Вчера ночью я встала в одиннадцать с этим ребенком, — говорит Сабрина, с нежностью глядя на нас. Ее улыбка становится извилистой по краям. — И с двумя. И четырьмя. И шестью…

— Ладно, ты победила. Но если честно, она пахнет лучше, чем большинство людей в автобусе. — Я целую Вив в макушку и укладываю ее поудобнее, прежде чем осторожно достать свой кофе.

Чашка странно ощущается в моей руке. Она керамическая, а не бумажная или огромная дорожная кружка из нержавеющей стали, которую Шон наполняет до краев каждое утро, полагая — не ошибаясь — что мне нужна огромная доза кофеина, чтобы быть готовой к началу дня. Прошла целая вечность с тех пор, как у меня было время сесть с настоящей кружкой и глотнуть чего — нибудь.

— Ты уже похожа на маму, — говорит Сабрина, наблюдая за нами из — за столика маленького кафе.

— Это преимущество работы с детьми весь день.

Сабрина замолкает на мгновение, и я понимаю свою ошибку. Основное правило номер один: никогда не ссылаться на свою работу рядом с матерями, особенно молодыми. Я практически слышу, как замирает ее сердце через стол от меня.

— Я не знаю, как ты это делаешь, — шепчет она.

Это предложение — повторяющийся припев моей жизни сейчас. Мои друзья снова и снова удивляются тому, что я приняла решение поступить в педиатрию в UCSF — на отделение реанимации. Неизменно у меня мелькает подозрение, что, возможно, мне не хватает какой — то важной, нежной косточки, какого — то материнского тормоза, который должен помешать мне регулярно наблюдать за страданиями больных детей.

Я говорю Сабрине свою обычную фразу: — Кто — то должен это делать, — а затем добавляю: — И у меня это хорошо получается.

— Не сомневаюсь.

— А теперь детская неврология? Этого я не смогу сделать, — говорю я, а затем зажимаю губы между зубами, физически сдерживая себя, чтобы не сказать больше.

Заткнись, Мейси. Заткни свой безумный болтливый рот.

Сабрина слегка кивает, глядя на своего ребенка. Вив улыбается мне и возбужденно пинает ногами.

— Не все истории грустные. — Я щекочу ей животик. — Крошечные чудеса случаются каждый день, правда, милая?

Сабрина переключается на другую тему, достаточно громко, чтобы быть немного обескураженной: — Как продвигается планирование свадьбы?

Я стону, вжимаясь лицом в сладкий детский запах шеи Вив.

— Хорошо, да? — Смеясь, Сабрина тянется к своей дочери, как будто не в силах больше ее разделить. Я не могу ее винить. Она такая теплая и стройная в моих руках.

— Она идеальна, дорогая, — тихо говорю я, передавая ее в руки. — Такая крепкая маленькая девочка.

И, как будто все, что я делаю, каким — то образом связано с моими воспоминаниями о них — о бурной жизни по соседству, о гигантской, хаотичной семье, которой у меня никогда не было, — меня охватывает ностальгия по последнему не связанному с работой ребенку, с которым я проводила настоящее время. Это воспоминание о том, как я, будучи подростком, смотрю на малышку Алекс, когда она спит в своем надувном кресле.

Мой мозг проскакивает через сотню образов: Мисс Дина готовит ужин, прижимая к груди спеленутого Алекса. Мистер Ник держит Алекса на своих мускулистых волосатых руках, глядя на нее с нежностью целой деревни. Шестнадцатилетний Джордж пытается — и безуспешно — сменить подгузник без происшествий на семейном диване. Защитные взгляды Ника — младшего, Джорджа и Андреаса, когда они смотрели на своего нового, самого любимого брата или сестру. И затем, неизменно, мое сознание переключается на Эллиота, стоящего чуть дальше или позади, спокойно ожидающего, пока его старшие братья перейдут к