Весна в лёгких (СИ) [Лебрин С.] (fb2) читать постранично, страница - 2

исчезает.

Геральд на неё даже не смотрит — лишь рукой машет на кипу книг на столе, а сам хмурится на что-то в своих бумажках, красиво, взросло, завораживающе (взгляд она отрывает только потому, что, как всегда, пугается рассекреченности, беззащитной обнажённости и пепла). Но ей отчего-то кажется, чудится совсем другое, благородное, но оттого не менее надуманное (какая же ты глупая, Уокер, все они правы), и от этого в грудной клетке что-то расцветает. Сначала — трепетным гулом, а потом болью.

Аллергия чуть более сильная, чем у неё до этого бывало.

В этом не было ничего, но каждый раз — когда они встречались взглядами (он — неосторожно и абсолютно ровно, а она — так словно оступившись в пропасть), её обжигало. И она чувствовала себя невыносимо несчастной дурой.

Когда урок заканчивается, она всё ещё робко стоит возле его стола, мечтая оставаться и дальше невидимкой под его тёмной защитой. Он не спрашивает, почему она не уходит, почему мнётся рядом и судорожно вздыхает. Её аккуратные пальцы ладно складывают всё в порядке, нужном именно ему, словно она угадывала малейшие его желания; а он, забыв о её существовании, откидывается на спинку стула, сцепив руки за головой. Прикрывает на секунду глаза и вздыхает. А она замирает, не дыша.

Открыв глаза и замечая Уокер, Геральд не хмурится, не удивляется, не вздрагивает. Он складывает губы в подобие улыбки — и она выходит у него прохладной, с видимыми усилиями. И смотрит, молча. Вики прилаживается к его присутствию, стараясь стать именно тем самым недостающим паззлом. Чтобы он не заметил её инородность, а принял в свой кислород. И поэтому — она тише воды, ниже травы. Ей кажется это жизненно необходимым.

И поэтому — когда он говорит, она вздрагивает, чуть не роняя книги, уже ожидая, что он вспомнил, что она здесь лишняя.

Я буду даже молчать, буду никем, даже никем, только здесь.

Но он только спрашивает:

— Ты уже выбрала, кем ты будешь? — спрашивает он даже не из любопытства, а равнодушно, не ожидая ответа, лишь бы заполнить паузу. И учителя вроде как должны этим интересоваться.

Но он не интересовался — это было видно. Это чувствовалось в воздухе и жгущих лёгких Вики. Она уже тогда почувствовала неладное. Какой-то подвох.

Она не решила. Ей казалось, что она недостойна быть здесь никем.

— Демоном, — выдыхает она, колыхаясь, словно океан в шторм, и это было неожиданно даже для неё. Но в ушах у неё был шум.

Он медленно поднял голову. Его взгляд задержался на ней дольше, чем на секунду, и там что-то мелькнуло. Прежде, чем он усмехнулся уголком губ, и прежде, чем его правая бровь слегка вздёрнулась.

— Ты уверена?

Ей уже тогда казалось это странным, неправильным, пугающим: то, насколько непоколебимо спокоен он, словно скала, и то, насколько она — трясущийся бледный комок нервозности и испуга в его присутствии.

Но не заметила подвоха.

*

— Что это за бурда? Отвратительное человеческое пойло. Уокер, ты опять нарушала правило? Что за несносная девчонка… — его резкий тон и безапелляционный взгляд на неё — умирающую словно от перекрестья пул. Он с недовольством делает глоток чёрного горячего кофе, который она робко всучила ему в руки, украв предварительно его с земли. И только чудом не попавшись на нарушении правил, ведь это делать она никогда не умела. И она стала такой глупой — глупее, чем была до.

Просто вдруг решила, что к его чёрному плащу и хмурому взгляду пойдёт кофе. Что такие, как он, — мрачные, усталые, с затаившейся силой в глазах (с капелькой жестокости) — пьют кофе. Что ему понравится. Захотела — и украла. И тут же принесла ему, как собака игрушку верному хозяину. И легла в ноги, ожидая вердикта, не двигаясь, не дыша, мечтая, чтобы он об её присутствии не вспомнил даже.

Она стала его тенью, приспосабливающейся к каждому его движению. Перебирала книги, усердно делала домашние задания. Девочка на побегушках. Близко — но как будто её и нет. Близко — так, что она спокойно могла дышать и жить в его присутствии — но недостаточно, чтобы он смотрел не сквозь неё. А он ворчал, ругался порой невыносимо, уже, видимо, действительно забывая о ней.

Но иногда — когда он вот так вот недовольно, с упрёком, словно ударом в грудь: «Уо-кер», она просыпалась, пугалась, словно её рассекретили и несчастно смотрела ему в глаза, уже готовая извиняться за… что угодно?

— Простите, — лепет звучал жалко, и он пресекал его властным движением руки моментально, а она всё равно, как нашкодивший щенок, смотрела в землю.

— Перестань извиняться, — и снова — излишне резкий тон. — Принесёшь мне ещё… это, — прозвучало не как просьба, а как приказ. — Я проверил твоё домашнее задание по демонологии. Ужасно, Уокер.