Поиски слова [Янка Брыль] (fb2) читать постранично, страница - 2

есть в моих ранних напечатанных произведениях. Были? А может, не было? Может, и нет. Я помню их, как в счастливом, но невыразительном сне, где те слова — больше музыка, чем живопись. И эта музыка — моя первая радость овладения словом — не только была тогда, но, как веселое, чистое эхо, повторяется часто и сегодня.

Только — часто ли?

Если бы да почаще!

***

Дважды проходил мимо одной старой хатенки. В палисаднике перед хатой стояла бабуля, тоже вроде извечная. Стояла, когда я шел по деревне в одни конец, стояла, когда возвращался. А деревня длинная. И я не очень спешил.

Рядом с бабулей, возле не очень зрячего окна — сочнозеленый куст. Может, я не узнал бы за каких-то пять шагов, не поинтересовался бы, что за куст, но на нем роза. Только одна.

И вот она мне помнится.

Даже напомнила васнецовский «Скит» — лесную темень и светлую точку огонька, который говорит так много.

О скупости мазка.

***

Поздняя осень. Темная ночь. И не спится.

Воображение настоятельно рисует мне, подсовывает, меняет пейзажи — во всей многоцветной красе. Я не вспоминаю их; увиденные когда-то, они являются по приказу, по желанию моему — новые, чудесные, живые. Возможно, они монтируются подсознательно из воспоминаний, из разных кусков в одно? Не знаю. Они играют всеми красками жизни, они волнуют, и мне... так хорошо от этой бессонницы.

***

В Спасском-Лутовинове.

Блуждал по парку, выходил в поле. Под шум золотой листвы вверху, под шелестение ее под ногами, глядя в таинственную чащобу, а потом на просторы пересеченных оврагами да украшенных перелесками полей, я думал — как-то грустно, даже немного безразлично:

Что ж, земля как земля. Опеть ее надо только как следует. Обработать словом.

Он это и сделал.

Потому вот мы и ходим, и любуемся.

***

Вчера довольно горячо и долго спорили о старом и новом в искусстве слова.

Никак не могу понять, почему, например, стиль Чехова и Толстого «отжил»... Если они — вершины светозарные, то лучи их величия падают с высоты далеко в минувшее, беря оттуда, и далеко в будущее, давая. Если такие писатели — явление эпохальное, так неужели их стиль — искренне, просто и кратко — устарел и надо над ним «подниматься»?

Вечный критерий — если есть что сказать, если хочешь чтоб тебя поняло, чтоб тебе поверило как можно больше людей,— мудрствовать не будешь.

Вечное не стареет.

А молодежь наша ищет нового в литературе отчасти и потому, что затосковала она по вечному — по правде, по жизненности...

***

«Муки слова». В понятие это следует включить именно те муки, когда мне хочется работать, а я не могу. Потому что какие же это муки, когда работаешь?

***

«От избытка сердца говорят уста».

Вспомнил это в редакции, споря о мастерстве, а потом вспоминал в дороге, в зеленом тоннеле Брестского шоссе.

Как это верно сказано! И какие там могут быть «уста», где нет «избытка сердца»?

Здесь к евангельскому подходит и горьковское:

«Много сердца — лучшее средство писать хорошо».

***

Читателя не обманешь. Если ты любишь то, что любишь, по-настоящему, а ненавидишь тоже от всей души, если ты вкладываешь в то, о чем пишешь, все, что имеешь наилучшего, если делаешь это естественно, искренне, без всякой задней, низменной мысли — читатель это видит, он принимает твою руку, протянутую на дружбу.

Насколько это будет в тексте, насколько в подтексте — это уже, кажется, не всегда в нашей власти. Однако это должно быть, этим должно дышать произведение, и это не подделаешь. Искренность — только она будет чувствоваться, только она — главное.

***

Когда пишешь о другом, не бойся быть самим собою. У Роллана, например, с его средневековым Брюньоном это получается очень и очень неплохо.

***

Просматривая старые блокноты, думая, что уже сделал когда-то такую или подобную запись. Не нашел ее и вот пишу, потому что уже несколько дней думаю об этом, хочу кого-то спросить:

— Вас когда-нибудь били по обнаженному сердцу?..

То ли слышал это где, то ли читал — не знаю, не помню. Но это в последние дни — очень мое...

Вот что такое «лирическая проза».

***

Присматривался к сваре воробьев в куче березовых веток у забора.

Радостно вспомнил другую предвесеннюю пору еще тридцать третьего года. То время, когда я восхищался народными рассказами Толстого, первого, кто меня научил по-настоящему любить жизнь, труд, простых людей.

Летом того самого года, впервые прочтя «Много ли человеку земли надо», назавтра в поле долго смотрел на овсяные суслоны и глубоко, навсегда почувствовал, что писать надо только для простых, трудовых людей.

***

Когда-то кто-то