Генерал нежного сердца [Владислав Иванович Романов] (fb2) читать постранично, страница - 49

продолжительную беседу, в которой она настойчиво уговаривала согласиться Ермолова занять место члена Государственного Совета.

— Да ведь я согласился уже, Ваше Величество! — сказал ей ласково Ермолов, и Александра Федоровна, обрадовавшись, заговорила о его переезде в Петербург, о том, что они будут чаще видеться, и о всяких глупостях, кои Ермолов во внимание не брал.

«Что уж я им так понадобился?! — думал он, возвращаясь чуть позже в Орел. — Ведь мог бы отказать в службе — и все, ничего не предлагая взамен, а тут словно выгода какая-то есть во мне, коли так уж они оба заинтересованы… И пауки придворные это учуяли, зашевелились, бросились с ласками да ужимками, стали в друзья набиваться… Не было гроша, да вдруг алтын, вот уж истинно!..» — бормотал он, вздыхая да удивляясь сему неожиданному происшествию.

Он еще долго перебирал события недавних дней, пока не уснул.

Все это, как и предчувствовал он, оказалось сплошной насмешкой. Будучи избранным членом комитета по преобразованию Оренбургского края, а также членом комитета по преобразованию карантинного Устава, ничего не смысля ни в том, ни в другом вопросе, Ермолов, с месяц походив на заседания, запросился в отставку, которая с неудовольствием была высочайшим повелением разрешена.

Однако Ермолов уезжал из Петербурга со спокойной душой. Сдержал свое слово Дибич, и Вельяминов вновь отправился на Кавказ начальником штаба. «Что ж, — подумал Ермолов, — хоть Алексею Александровичу повезло, и он послужит Отечеству… За двоих…»

Слезы подступили к глазам, и Ермолов полез за платком. Вот уже и нервы ни к чему. Ермолов не стал расспрашивать Дибича, говорил ли он о нем. По грустному виду Ивана Иваныча он понял, что тот говорил о нем и получил отказ. Это теперь-то, когда он так обласкан, кажется, государем…

Ноги, закутанные шубой, все равно зябли. Кутузов когда-то на это жаловался: вот, вздыхал, все хорошо, здоровье отменное, а ноги, как проклятущие, зябнут. Ермолов тогда сочувственно ему покивал.

Увенчались победою и хлопоты по долгу Раевского. Алексей Петрович сам держал в руках бумагу, подписанную государем, по которой генералу Раевскому прощались триста тысяч и откладывалась на весьма длительный срок выплата 500 тысяч.

— Если придется встретиться там, будет чем порадовать отважного Раевского, — с улыбкой пробормотал вслух Ермолов. — Пока жив кто-то из нас, из той старой гвардии, мы должны держаться вместе, помогать друг другу… Старые знамена!.. — вспомнил Ермолов. — Лишь бы их моль не съела…

Будучи в Петербурге, Ермолов получил письмо от фельдмаршала Паскевича из Польши, куда для подавления восстания быстро направили графа Эриванского, такое прозвище он получил в качестве трофея, воюя с персами. Граф рассыпался в письме в комплиментах, звал его к себе погостить, точно ничего не произошло между ними.

— А что, собственно, произошло?!. — вслух проговорил Ермолов, и кучер Семен оглянулся.

— Что, ноги зябнут, Ваше Превосходительство?! — выкрикнул он. Черная борода у Семена так заиндевела, что стала совсем белой.

Ермолов махнул рукой, чтоб тот ехал дальше. Надо до вечера успеть вернуться, а там уж Семен спиртом их разотрет да шерстяной шалью обернет, вот и пройдет все.

Они чужие друг другу, а разве ездят к чужим в гости?.. Вот к Константину Павловичу он бы поехал, но тот сам боится царственного братца и сидит молчком со своей Жанеттой. Может, правильно и делает…

В Петербурге он обедал со стариком адмиралом Фаддеем Фаддеевичем Беллинсгаузеном.

— Перед вами стоит обладатель острова на Тихом океане! — весело представился он, и старик адмирал прослезился, обнял его, сказав, что всегда мечтал с ним встретиться. Что останется от Ермолова?.. Этот остров?..

Ноги зябли и мешали сосредоточиться на чем-то одном. Он ехал и так калякал сам с собой, перескакивая с одной темы на другую, перебирая, как четки, воспоминания о последних своих петербургских днях. Больше он в северной Пальмире не объявится, он это чувствует… Он ехал, торопился домой, где ждал его выживший из ума отец и медленная долгая старость. Впрочем, на иное он теперь и не претендовал.

…Ермолов прожил еще тридцать лет, целую жизнь. Прожил тихо, незаметно, и все тридцать лет в глубине души он отчаянно ждал, что его позовут, что опыт его еще может сослужить службу Отечеству.

Но пока он жил, его не переставал бояться Николай Павлович, вплоть до своего самоубийства в 1855-м. Император был не из пугливых, но Ермолова он боялся, такая странность числилась за Николаем I.

Ермолов прожил еще тридцать лет, хотя жизни как таковой уже не было. Она целиком принадлежала другой эпохе, что он и засвидетельствовал в своих «Записках». Он прожил тридцать страшных, опустошительных лет, находясь на положении узника, словно приговор по делу 14 декабря 1825 года коснулся и его. Впрочем, так оно и было.

*

INFO