След человека [Михаил Павлович Маношкин] (fb2) читать постранично, страница - 2

Поешь горячей-то.

Они втроем сидели за столом и Люся забывала свои страхи, глядя, как смешно Сафин перекатывал на ладони картофелину, дул на нее и неумело, по-мужски, чистил.

— На стол положи, — подсказала мать. — Ты кто ж будешь? Киргиз?

— Зачем киргиз? Татарин хорошо.

— Татарин, вот что… Откуда же ты такой?

— Казань слыхал? Деревня близко, день дорога.

— Дома-то кто — жена, мать?

— Жена нет. Три брата, один сестра. Сестра старший, потом я.

С грохотом разорвался снаряд. Люся испуганно придвинулась к матери. Картофелина выпал у нее из руки, покатилась по полу.

— …Черт — лицо у Сафина передернулось от злости. — Зачем оставались? Война тут!

Он накинул на плечи полушубок, вышел посмотреть, куда упал снаряд. Метрах в семидесяти от двора дымилась свежая воронка. Хорошо, что деревня скрыта за бугром, тут не усидеть бы.

Он вернулся в избу. Мать сидела за столом. Люся забралась на печь. Сафин опять взял картофелину. Он ел не торопясь, словно этим хотел досадить немецкому артиллеристу.

— Моя мать перед войной умирал, — неожиданно сказал он. — Без мать плохо. Люся большой надо, уезжать надо. Картошку бери, корова бери, фриц дальше гоним, в деревню иди.

— Куда с коровой-то? Март на дворе.

— Мясо резать, корова новый будет!

— Не знаю уж, иль вправду уехать?.. — мать, вздыхая, взглянула на дочь. Люся молчала, ей больше всего не хотелось покидать теплую печку, где она чувствовала себя в безопасности. Глядя на дочь, мать тоже успокаивалась, ей самой не хотелось уходить из избы.

Сафин покурил и через минуту уже спал, накрывшись полушубком. Он не проснулся, когда мать подсовывала ему под голову подушку, не пошевелился, когда задребезжали стекла от разорвавшегося снаряда, и Люся, посматривая на спящего татарина, примирилась с ним и забыла о сене. Не меняя позы, он проспал на скамье часа три. Проснувшись, удовлетворенно потянулся, его глаза сузились в веселые щелочки:

— Пугал фриц, а? Все равно не попадет! Жить будем — не помирать! Сейчас котелок греть, чай надо!

— Зачем котелок? — возразила мать. — Обедать пора. Садитесь за стол.

Сафин достал из вещмешка кусок сахару, ножом расколол его на три части. Самый большой кусок положил пред Люсей, самый маленький оставил себе.

Они ели щи и картошку, и Люся с улыбкой смотрела в смешные щелочки его глаз и слушала, как он похрустывал солеными огурцами. Он пил чай из алюминиевой кружки, шумно дул, вспучивая щеки, и девочке казалось теперь, что она давно знала этого веселого человека.

— Хорошо ел, спасибо, мамаш! — проговорил он, вставая и беря полушубок.

— Куда же ты?

— В хозвзвод, к старшина. Овес, сено надо.

Возвратился он недовольный.

— Овес, клевер нет, ничего нет! Кони есть надо, пушка как возить?

— Какой теперь овес? Хорошо, что коровенка, какая ни на есть, осталась. Проживем как-нибудь. Клевер-то под Понизовкой…

— Понизовкой? Куда ехать? Я привезу!

Вдали разорвался снаряд. Мать досадливо махнула рукой:

— По людям, будь он неладный… Там…

— Почему раньше не говорил? Клевер надо — молоко будет. Люся здоровый будет. Я привезу. У старшины сани беру, быстро еду.

— Ну-ка что такое — пропади он, и клевер-то…

Вечером заскрипело крыльцо, распахнулась дверь. Вошли трое бойцов. Они тяжело переступали через порог, коротко здоровались с матерью и прямо от порога проходили к печке.

— Я помогаю, старший сержант, — засуетился Сафин, подкладывая в печку хворост. Бойко заплясал огонек, а трое стояли вокруг, еще не чувствуя тепла. В прошлую ночь они не сомкнули глаз, днем лежали в открытом поле за снежными бугорками.

Жалость к ним наполнила сердце матери. Она с тоской разглядывала их усталые позы, осунувшиеся лица.

— Как дела? — попытался улыбнуться девочке старший сержант. Улыбка получилась кривой от застылых щек, и лишь глаза смеялись почти по-настоящему. — На печке прячешься? Ну, правильно…

Когда над деревней пронесся снаряд, никто из них не обратил на него внимания, и Люся, глядя на бойцов, совсем не испытала страха.

Старший сержант расстегнул полушубок, сел, рядом с ним сел, закуривая, худощавый красноармеец с посиневшим от холода лицом, напротив отогревался пожилой, чем-то похожий на Люсиного отца. Все эти люди нравились Люсе, она была ряда, что осталась с мамой в деревне.

— Поешьте, — мать поставила на стол чашку с картофелем и миску с солеными огурцами. — Больше нечего…

Они поели, выпили по кружке чая и уснули на полу, а мать, лежа на печи, думала о войне, о муже, который невесть где и, может быть, так же вот спит на соломе; думала об этих людях, занесенных случаем в ее избу. Где-то у них были матери, жены, сестры, которые сейчас, наверное, тоже не спали, как она, и думали о своих близких. Теплое чувство согрело грудь матери, оттого что она хоть чем-то помогала бойцам. Быть может, где-то вот так же помогали сейчас и ее мужу…

Ночь. Сафин разбудил старшего сержанта. Тот сел, тряхнул головой, прогоняя остатки