Баркарола [Михаил Юрьевич Харитонов Константин Анатольевич Крылов] (txt) читать постранично, страница - 2

утреннего солнца, просматривал сделанные накануне записи, а вот и Джим, молчаливый и аккуратный, уже несёт кофе, масло и горячие булочки... А теперь - никакой определённости, под ногами бездна, а вокруг - гнетущая тишина.
«Почему так тихо?» - подумалось ему.
- Still! - свистнуло из темноты.
Доктор даже не успел испугаться, когда ему в плечо упёрлось что-то твёрдое, и, скорее всего, опасное.
- Shut up. Молчите. Не двигайтесь. - на этот раз по-английски.
Твёрдый предмет настойчивее вжался в плечо. Доктор замер, боясь шевельнуться.
- Вот так и сидите, - приказал невидимка. - Можете говорить. Только тихо, коротко и по существу.
Меслов попытался справиться с толкотнёй мыслей в голове. Получалось плохо: они в ужасе заметались внутри черепа, цепляясь друг за друга, и унять это мельтешение было совершенно невозможно. Всё, что удалось выжать из себя доктору - тихий стон.
- Это-то к чему? - голос из темноты был недоволен. - Вы же не склонны к обморокам и истерикам, не так ли?
- Не склонен, - механически ответил Меслов.
- Вот и хорошо, - подтвердила темнота. - Всё, что мне нужно - так это обсудить некоторые вопросы, представляющие взаимный интерес.
Пока непрошенный гость произносил свою тираду, доктор успел собраться с мыслями и даже обрести некое подобие хладнокровия - благо, проклятая мигрень юркнула куда-то и затаилась, видимо от испуга.
- Я привык беседовать в иной обстановке, и не намерен менять свои привычки, - произнёс он фразу, которую вычитал неделю назад в дешёвом немецком романчике про полицейских.
Невидимый незнакомец издал странный звук: что-то среднее между хмыканьем и коротким сухим смешком.
- Хех. А чем вам не нравится обстановка? Нет света? Это не так уж плохо. À propos, месяц назад в Париже я присутствовал на премьере пьесы из современной жизни, где весь первый акт в зале было темно, как в трюме: зрители слышали только голоса. Во втором акте дали полный свет и показали героев. Оказалось, актёров подобрали так, чтобы сделать их непохожими на уже сложившиеся в воображении образы. Например, мужчина, которого принимали за красавца, - так он говорил и держался, - оказался коротконогим фатом. Обладательница девичьего сопрано обернулась неопрятной старухой. А надтреснутым старческим голосом говорил молодой человек приятной наружности, туберкулёзник в последней стадии... И когда до зрителей дошла штука, как вы думаете, что они сделали?
- Мне-то откуда знать, - нервно огрызнулся доктор, пытаясь как-то сориентироваться. Насмешливый голос незнакомца не столько пугал, сколько сбивал с толку. Кто бы ни был этот человек, он, похоже, знал, что делает. В отличие от него - полуголого, беспомощного, застигнутого врасплох.
- Зрители возмутились, - незнакомец произнёс это с нескрываемым удовлетворением. - Ошикали пьесу и ушли. Постановка провалилась. Французские буржуа не любят, когда и дурачат, даже на сцене.
Слово «буржуа», произнесённое безо всякого уважения, навело доктора на мысль.
- Вы революционер? Анархист? - спросил он, осторожно отодвигаясь от твёрдого предмета, продолжавшего давить на плечо.
- Да не дёргайтесь, - в голосе незваного гостя прорезалась усталая досада учителя, всю жизнь втемяшивавшего балбесам начатки наук и не сильно в том преуспевшего. - Это не револьвер, это всего лишь деревянная палочка. Палка не стреляет, но это не значит, что она не может служить оружием, особенно в моих руках. Я могу убить и палочкой. Я не революционер и не анархист, даже, скорее, наоборот. Но это не значит, что я безопасен. Я принёс больше горя сильным мира сего, чем все парижские анархисты, вместе взятые. Которые, между прочим, собирались взорвать бомбу на том самом представлении. Её должен был бросить со сцены главный герой, тот самый молодой человек приятной наружности, больной чахоткой. Кстати, и в самом деле чахоточный. Мишенью был британский консул. К счастью для всего просвещённого человечества, - досада в голосе уступила место кисловатой иронии, - он был вовремя предупреждён.
В голове доктора провернулась шестерёнка, отвечающая за добропорядочность и правопослушание.
- Вы полицейский? - с надеждой спросил он.
- Я не служу в полиции. Это полиция мне служит. И служат скверно. Такое впечатление, что все толковые люди подались в лаборанты.
- Где вы видели толкового лаборанта? - искренне возмутился Меслов: растерянный рассудок зацепился за привычную тему и с облегчением выдал обычную реакцию.
- А где вы видели толкового полисмена? - тем же тоном ответили из темноты. - Хех! Впрочем, в Глазго я знавал одного небезнадёжного человека в инспекторской должности. Сейчас он ушёл со службы и торгует сыром.
- Может быть, вы всё-таки объясните своё появление? - доктор попытался быть решительным. - Я спать хочу, а не слушать про сыр.
- Нет уж, терпите, сами виноваты. Хотя отчасти это и моя вина: в последний момент я вас упустил. Вы собирались очень скрытно и никого не предупредили, даже своего верного Джима. Хорошо ещё, что я успел до вашего отбытия. А теперь вы заперлись и