Все сбудется [Кира Гольдберг] (fb2) читать постранично, страница - 2

не познакомились. Послушай, вера в лучшее важна, но зачем она, когда можно верить в себя? Да, так в разы тяжелее, когда нет каких-то внешних ориентиров. С одной стороны — получаешь безграничную свободу. С другой — не знаешь, что с ней делать, оттого боишься ответственности и теряешь надежду на доброго и всепрощающего бога. Но я при этом не буду относиться к нему плохо, здесь просто вопрос разных точек зрения — я буду считать так, он иначе.

— Может, поэтому он не услышал моих просьб о старшем брате.

— Ну, вот твоя теория и дала трещину, наконец-то! Я ждал этого. Да и вообще… Одно дело мечтать о старшем брате и ощущать старшебратскую ауру вокруг себя, другое — ее не почувствовать. У меня есть брат, Сашка, — заметив, что Влада приоткрыла рот, он тут же ее прервал, — спросишь, почему не говорил? Да потому что свои старшебратские обязанности он не выполнял: ни от кого не защищал, советов не давал, ничему не учил, в бейсбол мы с ним не играли, как в американских фильмах, корабли мы с ним не строили — вот эти вот, в бутылках… Иногда мы с ним пили — ага, он мне в самый первый раз дал ликер «на язычок» попробовать, «сладенькое», говорит. Иногда дрались. Иногда — не виделись по пять лет, когда он уехал учиться. Так что если у тебя есть старший брат, это не означает, что он будет в точности таким, каким ты хочешь его видеть.

В палату заглянула медсестра. Она всегда заглядывала из-за двери осторожно, хлопая пушистыми густыми ресницами. Алла Викторовна, вопреки страстному желанию поскорее уйти домой и отдохнуть, добросовестно выполняла привычные ежедневные действия под аккомпанемент из продолжающегося спора. Он начинался, когда медсестра прикрывала окно.

— Наконец-то, закрыли! — подзадоривал Павел Максимович.

— Лучше бы открыли… Если тебе так уж холодно, накинь что-нибудь сверху, тоже попроси привезти рубашку, в конце концов, — ответил Геннадий Афанасьевич.

Алла Викторовна наклонялась к Павлу Максимовичу и говорила, что да, сегодня как-то прохладно, а завтра она придет пораньше и вовремя закроет окно, но проветривать комнату необходимо. Потом подходила к Геннадию Афанасьевичу и говорила, что халат сегодня безупречно сидит на нем, а тот в ответ улыбался, показывая уцелевшие белые зубы. Алла Викторовна знала: эти двое жить друг без друга не могли.

— Эти метеорологи и астрологи — настоящие шарлатаны. Те и вторые гадают и тыкают пальцем в небо. Мне нагадали десять лет назад, что я буду жить в Шотландии с очаровательной женушкой и пасти овец. А я их перед сном считаю. А чтобы определить погоду, я просто смачиваю палец слюной и высовываю его из двери, понять, дует ли ветер, — последнее слово всегда оставалось за Дмитрием Ивановичем.

Старики отворачивались — каждый к своей стенке лицом. Гера ложился, глядя в окно. Влада уходила вместе с Аллой Викторовной, желая ей удачного пути домой… Изо дня в день, под ритм открывающегося и закрывающегося окна, и этот ничем не отличался от остальных.

Владе долго не спалось. Выбравшись из-под одеяла, она поднялась на этаж выше, в центральный холл. Возле стойки регистрации на стене висела картина «Дева Мария и Иисус», окруженная детскими рисунками, словно ангелами. Вокруг маленького, тихо журчащего фонтана стояли диваны. Все помещение украшали вечно цветущие кустарники.

Ей почему-то показалось, что она снова с родителями в Анапе. Идет по побережью. Останавливается, оборачивается, глядя на линии из разных, причудливо переплетающихся между собой человеческих следов.

Влада отвернулась от окна. Теперь ей почудилось, как мимо пробежал маленький мальчик, смешно подстриженный, похожий на Геру. Он цепляется за рукав халата медсестры, продолжая повторять: «Я болею. Я умру. Вы тоже умрете».

Влада трясет головой — исчезает и Анапа, и маленький Гера, и она идет обратно.

Гера, тайком выбежавший покурить, заметил силуэт Влады в коридоре. Лунный свет невесомо касался белой пижамы, и на всякий случай он протер глаза — вдруг померещилось. Миниатюрная фигурка осталась на месте. Гера медленно подошел к Владе и коснулся ее плеча. Он заметил румянец на щеках — не девичий, не тот, что появился, когда Гера нарвал для Влады ромашек с клумбы. Тут что-то другое. И этот блеск в глазах…

— Чего не спим? Нарушаем, получается?

— Да накатило как-то. Вспоминала, как мы с родителями на машине долго-долго ехали домой после моря. Я делала вид, что сплю — специально, чтобы меня отнесли в комнату на руках, положили на кровать, поцеловали на прощание. В комнате никого не оставалось, а я все равно жмурилась, слушая их разговоры на кухне. Знаешь, чего я желаю, Гера?

— Ну?

— Желаю, чтобы смерть напоминала это состояние. Умиротворенное и безболезненное. Когда тебя отнесут в комнату, а сами вернутся сидеть за дверью, беречь твой покой.

Гера побледнел. Он твердо знал, что должен быть сильнее Влады. Особенно, если она хочет старшего брата — наверняка стойкого и мужественного.

— Ну-ка, глазки на меня, — он пристально