Лес шуметь не перестал... [Кузьма Григорьевич Абрамов] (fb2) читать постранично, страница - 3

подстриженные на затылке, загибались за околышек фуражки, а спереди высовывались из-под мятого козырька. Над верхней губой темнел пушок усов, которых еще не касалась бритва. Карие глаза Захара быстро окинули домашних и задержались на Пахоме, окутанном сизым дымом своей большой цигарки.

— Здорово, браток, — проговорил Пахом, немного приподнимаясь и протягивая длинную жилистую руку.

Захар почему-то смутился и, пожимая руку брата, неумело тряхнул ее, как это обычно получается у молодых, еще не привыкших здороваться за руку.

— Ну как? — спросил его Пахом, когда тот сел с ним рядом на узенькую лавку. — Видать, неплохо тебе на салдинских харчах: на щеках румянец, не то что у меня.

— Хлеба у Салдина хватает, — ответил Захар и опустил глаза, чувствуя в словах брата скрытую насмешку.

— Он у нас хорошо определился, — заметил Степан. — Сам сыт и ребятишкам когда помогает. Что же-еще надо?

— Да, — проговорил Пахом, выпуская из ноздрей густые струи дыма. — А я думал, ко мне в помощники пойдет. Любо было бы нам за стадом-то ходить, ни тебе хозяев, ни тебе начальников. Сам себе все. А Салдин, поди, придирчивый?

— Чего ему придираться, что полагается — я все справляю.

— Старуха у них больно дотошная, — сказала мать. — И сама я к ним, бывалычи, не раз жать ходила. То не эдак сноп связала, то колосок обронила.

— Чистая колдунья, — заметила Матрена.

— Скоро у тебя там каша-то? — спросил Степан, прерывая разговор.

— Пусть немного пропарится, а я сейчас побегу поищу где-нибудь вам самогонки.

Матрена перевязала сбившийся на затылок темный платок и, отсыпав в подол немного фасоли, вышла из избы.

— Видишь, какой я харч привез, — сказал Пахом Захару. — Салдин, поди, таким тебя не кормит?

Захар ничего не ответил, опять уловив в словах брата скрытую насмешку. Он молча подошел к мешку и стал разглядывать диковинные продолговатые горошины с синими и красноватыми прожилками. С печи послышались возня, резкий визг Мишки и настойчивый голос старшего:

— Отдай коробку!

— Не отдам!

И опять визг.

— Вот я полезу к вам туда! — прикрикнул на них Степан.

Проворный и юркий Мишка кубарем скатился на пол и, придерживая одной рукой штанишки, а в другой зажав добычу, стремглав выскочил на улицу. Со слезами на глазах появился Митька и устремился за ним. Через некоторое время они вернулись обратно, но теперь уже ревел Мишка, у которого отобрали коробочку. Отец погрозил ему вальком.

Вскоре вернулась и Матрена с фасолью.

— В двух домах была, ничего не дают за твой харч, Пахом. Это, говорят, бог знает что, может, ее и есть-то грех, — сказала Матрена, высыпая фасоль обратно в мешок.

— Не дают — не надо, сами съедим, мы греха не боимся. Подавай, Матрена, кашу, а то у меня гашник что-то сильно ослаб, — сказал Пахом, убирая со стола табак.

Захар отказывался от каши, но его уговорили хоть попробовать. Он взял ложку и вскоре отошел от стола. После салдинских харчей эта «касоль» показалась ему невкусной. Но остальные уплетали за обе щеки. Матрена сдобрила варево ложкой конопляного масла, которое оставалось на дне одной из темных бутылок, стоящих в углу за лавкой.

— Заваривай, Матрена, еще один чугун, — сказал Пахом, когда в большой деревянной чашке показалось дно. — Я только разошелся, а у тебя каша кончилась.

Чашку с остатками фасоли придвинул к себе Мишка и, загородив ее обеими руками, покосился на старшего брата, который старался дотянуться до нее своей ложкой.

— Отдашь банку — дам, — предложил Мишка.

Сделка состоялась быстро. Баночка тут же перешла во владение Мишки, и остаток фасоли был мирно доеден обоими братьями.

— С таким харчем и без хлеба можно жить, — сказал довольный Степан, вставая из-за стола и отирая на лице пот рукавом посконной рубашки. — Спасибо тебе, Пахом, накормил ты нас как следует. Первый раз за этот год наелся досыта.

— Побольше бы нам такой касоли, — отозвалась старая мать.

— А у нас она не уродится, коли посеять? — спросила Матрена.

— Почему не уродится? Попробовать надо, — заметил Пахом. — Ведь где-то, должно быть, сеют ее.

Этот разговор неожиданно всех навел на мысль о семенах, о весенней пахоте, пора которой так быстро подходила. Оживление, вызванное сытным обедом и приездом Пахома, сменилось грустью и заботами. Старуха-мать вздохнула раза два и снова отправилась на печь, вдруг почувствовав себя по-прежнему немощной. Пахом, свернув толстую цигарку, растянулся на единственной лавке, заняв ее почти всю от переднего угля до самых дверей. У стола остался один Степан. Он положил длинные руки на стол и, молча поглядывая на них, шевелил узловатыми пальцами.

— Ты что, уходишь? — спросил он Захара, стоявшего у дверей.

— Дела, — неопределенно сказал Захар. — Бывайте здоровы.

Пахом вскоре заснул, уронив на пол цигарку. За столом вздыхал Степан, положив на длинные руки лохматую голову. На печи возле бабушки затихли и Митька с Мишкой. Матрена