Омовение [Валерий Чудаев] (fb2) читать постранично, страница - 2

скрюченные, они поужинали второпях накромсанной окрошкой. Мама и крёстная сразу завалились спать, из последних сил добредшие до кроватей.

И только тут до него дошло: а сына-то нет до сих пор!

Вечерело! По низинкам забелесилась волглость над ручейками, сбегающимися к Днепру как домой усталыми детишками, набегавшимся за безумно длинный день.

Глухая тишина безлюдья да давно угомонившихся кур повисла над склоняющейся ко сну землей.

Даже привычного гавканья дворняжек-пустобрёхов не слышно было – лежали они под кустами, высунув языки, часто-часто мелко дыша.

Становилось чуток прохладнее…

Тревога за сына из лёгкого беспокойства стала нарастать всё стремительнее, всё безнадёжнее. Не раз сын катался по этим местам, потому и отпустил его без опаски, не тревожась. Что же сегодня произошло?

Другого велосипеда не нашлось, но было ещё вполне светло. Он пошел по той дороге, куда укатил освобожденно сын, поглядывая по сторонам насколько доставали глаза. Нигде ни звука, в соседней деревне тоже все угомонились после иссушающего напряжения этого дня.

Куда он мог пропасть? На обратной дороге тревога сжала сердце жесточе.

Вернувшись домой, едва растолкав тетю, узнал номер телефона больницы и милиции в райцентре в 25 км от них.

В больнице сухо сказали, что никого не привозили, а в милиции, выслушав с зевающим равнодушием его сбивчивый рассказ, ответили, что у них только одна машина, и та на выезде.

Всего-то второй год пошёл как развалилась огромная страна, а в людях с мрачной быстротой просыпалось равнодушие ко всем и ко всему, кроме себя и своих самых необходимо ближних. Будто и не было никогда великой многонациональной общности и дружбы народов. Чертыхнувшись, он понял, что теперь приходится надеяться только на себя.

А на что надеяться? На отчаяние собственной беспомощности?

Снова безнадёжно двинулся по той же дороге уже с фонариком – стемнело основательно – заглядывая по пути во все трубы под дорогой, для стока вешних вод предусмотренных, в паническом воображении представляя, что случайная машина в этих редких местах сбила (мало ли вильнуло колесо у велика, да и пьяных за рулем не в редкость здесь, давно человека в форме милицейской не видавших), а потом сунули в трубу, и никто ничего и не увидит, никаких свидетелей не найдёшь в этой глухомани…

Дойдя до деревни, постучался к дальнему родственнику, деду за 90 лет: не заходил ли сын? Нет, не видел: глухо-полу разборчиво пробормотал ему в ответ.

Дедушка в его годы уже мало что соображал: был в той степени перехода в мир иной, что происходящее вокруг него на земле мало занимало внимание внешнее, больше озабоченное перебиранием ярких моментов своей жизни.

В полном отчаянии, он вернулся к себе на веранду.

Слушая заливистые рулады безмятежно храпящих мамы и тети, он возненавидел их за тупое бессердечие. А, впрочем, что им – не привыкать. На этой суровой земле и самим им, и многим, и многим поколениям до них столько пришлось навидаться горя от сюда-туда шляющихся оккупантов по прямой дороге к столице, что давно генетически притупилось чувство утрат, потерь близких, ранних смертей маленьких детей и внуков.

Не стал он их будоражить далее. Навинчиваясь всё больше воображаемыми ужасами, вплоть до волков, хотя и знал, что давно их здесь перевели. А гадюки? Этих тварей ещё хватало. И ещё невесть чем травилась его душа.

Неумело опустился на колени, пытался молиться, не ведая положенных в таких случаях слов, в сторону далекой невидимой церкви, куда в раннем его детстве уходила ещё затемно к утренней службе набожная, истово верующая бабушка…

Сон не мог никак сморить его даже после столь напряженного дня. Снова звонил в больницу: нет, никого не привозили, опять в милицию, нет машина еще не вернулась…

Выскакивал на улицу, взахлеб курил одну за другой, кроша пальцами сигареты, не зная больше, куда кинуться, что делать.

Пытался прилечь – сон убежал за тридевять земель…

Только память услужливо подсовывала ему милые эпизоды из прошлых их приездов.

Совсем ещё маленьким был сыночек, дошкольником, когда на перекладных (какие-то триста км от столицы на машине теперь) тогда приходилось преодолевать в три этапа: с Рижского вокзала до Ржева, там три часа в занюханном, с неизменным поди со времён гражданской войны баком с водой кипячёной, в зале ожидания на неуютных деревянных скамьях, отполированных за десятилетия тысячами тел проезжих до блеска рояльного, ещё в дорассветной темноте на рокадный поезд вскарабкиваясь по решетчатым ступенькам с галечной насыпи, два часа на нём, почти пустым в такую рань с редкими угрюмыми рыболовами, и на заштатной станции еще три часа ожидания автобуса, чтоб преодолеть последние 25 км, а от автобуса уже пустяк – километр пёхом, но маленькому, измученному полу бессонной ночью сынишке он давался на последнем изнеможении, после чего он мгновенно засыпал…

А пойманный ими в дряхлеющем запущенном саду дедовской, ещё крепкой кепкой, дикий ёжик – заблуда, напоенный от