Моя купель [Иван Григорьевич Падерин] (fb2) читать постранично, страница - 3

волновался, бегут ли за мной люди или залегли. Такова забота политработника ротного и батальонного звена в атаке. Политработник не руководит боем, а ведет людей в бой. Нет ничего на свете труднее, чем поднимать залегшие цепи и выводить их из зоны прицельного огня. Поэтому уже после первых наступательных боев под Москвой в декабре сорок первого я научился по слуху и каким-то чутьем угадывать, как развивается атака моей роты, моего батальона. И тогда же меня стало преследовать одно корыстное и стыдное самоутешение: в этом бою или в этой атаке пули и осколки врага остановят кого-то из моих соседей справа или слева, а я останусь цел.

Так думалось. Я готов был казнить себя за это и прятал глаза от товарищей, когда прощался с убитыми или отправлял раненых на медпункты. В то же время спрашивал себя: хватило бы у меня сил броситься вперед и вести за собой людей в круговорот огня, если бы не верил в свое счастье, не внушал себе веру в неуязвимость? Не уверен и не берусь утверждать обратное. Обреченность равнозначна слепой храбрости. Кому смерть нипочем, тот уже не боец. Он и себя погубит, и товарищей может поставить перед гибельным сомнением — лежать или подниматься. И наоборот, отвергая мысли о гибели, находишь в себе силы для быстрых, решительных действий, и сознание подсказывает тебе самые разумные и самые рациональные решения. Способность бороться за себя в любых условиях дана человеку с первого дня рождения, впитана с молоком матери.

Потом в откровенных беседах с верными друзьями, не умеющими таить своих дум, я не раз признавался: боюсь ранения в ноги. Отстающим, как правило, достается больше осколков и прицельных пуль: медленная цель берется на мушку легче. Быть может, потому в атаках настоящие бойцы стремительны и стараются не отстать от идущих впереди. И как тут не проклинать заминированные поля, особенно противопехотные мины, и тех, кто их так злобно ставил против самых смелых!

Андрея Таволгина мы похоронили в морозный декабрьский день сорок первого недалеко от Калужского шоссе, западнее Малоярославца. Мела поземка, колючие иглы мороза впивались в кожу голых рук. Горсть земли в перчатках на гроб погибшего не бросают — грешно.

Тогда же мою совесть ждали новые испытания.

В полдень комиссар дивизии, в состав которой был включен наш лыжный батальон, приказал мне подобрать двадцать лыжников для выполнения особого задания.

— Самых надежных, ловких и выносливых, — предупредил он меня.

Стремясь отомстить за гибель Андрея Таволгина, я включил себя в список первым, затем подобрал еще девятнадцать, которых хорошо знал. Знал по мирной жизни, по соревнованиям за честь района, особенно в лыжных гонках. Все значкисты ГТО.

Быстро переговорив с каждым, я представил список комиссару. Тот, взглянув на список, сразу вычеркнул синим карандашом первую фамилию, сказав сердито:

— Не суйся, куда не просят...

Пришлось вписать вместо себя Мишу Ковалева. Мы все называли его не Михаил, а именно ласково — Миша. В Степном он возглавлял спортивно-массовую работу среди молодежи, на фронте проводил политинформации, выпускал боевые листки, помогал мне обеспечивать выполнение боевых задач. Среднего роста, лобастый, поразительно выносливый, ходил, раскачиваясь всем корпусом. На лыжных гонках на большие дистанции он всегда вырывал у меня победу на последних километрах. Почти всю дистанцию идет враскачку, потом спохватится, и завихрится снег за его спиной с нарастающей силой до самого финиша. Прибежит, переведет дыхание и готов к новому броску, или еще затеет борьбу. Боролся он по-медвежьи: сграбастает сильными руками, оторвет от земли и ходит по кругу, пока его противник не закричит «сдаюсь». И здесь, в батальоне, Миша устраивал в морозные утренники такие обогревы на снегу — вроде зарядки. На рукаве гимнастерки звездочка, на петлицах четыре треугольника — заместитель политрука по званию и должности.

Я не включил его в первый вариант списка, рассчитывая, что он заменит меня, если не вернусь. К тому же в день призыва его мать, Ксения Прохоровна Ковалева, наказывала мне:

— Ванятко, маво Мишутку придерживай, бывает, шибко азарту поддается, круглой сиротой оставит...

Ушли мои комсомольцы в разведотдел штаба дивизии уточнить задачу. Лучшие лыжники района и батальона. Комиссар дивизии «отлучил» меня от них. Досадно и обидно. Я пытался доказать ему, что я с семи лет на лыжах, родился и вырос в снежной тайге. Отец работал на прииске, жили мы в бараке дражного поселка, в шести километрах от рудника, где была средняя школа. Выпадал первый снег, и я вставал на лыжи. В школу и домой — через перевал на лыжах. С первого класса до окончания десятилетки так натренировался, что самые опытные таежные лыжники уступали мне дорожку. А когда решением обкома комсомола перевели меня на комсомольскую работу в Степной район, я стал заводилой лыжных гонок, военизированных переходов по всему району, из села в село, с полной выкладкой, с ночевками в сугробах. А тут вроде