Игра на вылет [Павел Николаевич Алексеев] (fb2) читать постранично, страница - 3

дом с одной стороны. В тёмном помещении, пропахшем навозом и овсом, слышалось беспокойное копошение. Он открыл загон, откуда в ту же секунду выбежал поросёнок среднего размера. Голодное тельце носилось вокруг кормильца, издавая хрипы и громко сопя. Ефим Евграфович похлопал поросёнка по спине и произнёс:

— Пойдём, Василий!

Шаталин вышел на улицу, и животное послушно выбежало за ним. Пробираясь по скрипучему снегу, глотая острый воздух и слушая мягкое похрюкивание поросёнка, дед спешил по безлюдной улице вниз, к лесу, где стояла особняком изба. Над ней косматыми хвостами задирались к небу ели. Они заслоняли дом от солнца, что медленно катилось к горизонту. Воспалённое в зиме небо приобрело малиновый окрас, а редкие волокнистые облачка разбивались о тянущийся из печной трубы столб дыма. Полотно снега впереди отталкивало алые краски зардевшего свода, а окна далёкого дома, словно два глаза, пылали яркой былью. К избе тянулись широкие колеи, давно промятые трактором, но присыпанные свежим, до безумия ослепительным снегом.

Миновав шаткую калитку, Ефим Евграфович прошёл по узкой тропинке к крыльцу и, громко прокашлявшись, толкнул дверь.

— Нюра, это я! — сказал, оказавшись в предбаннике. Поросёнок забежал за ним и, водя грязным пятаком, принялся изучать каждый сантиметр. Вскоре, когда унюхал что-то мягкое, завалился набок.

За предбанником была ещё одна плотная дверь, обитая войлоком и старыми куртками. Прочно закрытая, она охраняла нутро дома от сквозняка и холода. Ефим Евграфович приложил усилия, чтобы выдернуть её на себя, после чего вошёл в прихожую и закрыл дверь. Обстучав валенки от снега, Шаталин прошёл по коридору к гостиной, по пути ныряя головой в спальни, которых в доме было две.

— Нюрк, ты дома?

Молчание угнетало. Ефим Евграфович поспешил в дальнюю комнату, миновал занавеси и увидел слева в кресле глубокую старушку. На её голове сидели большие наушники, а сама она, закрыв глаза и положив руки на подлокотники, шевелила указательными пальцами, должно быть, в такт музыке, отзвуки которой жужжали в динамиках. Гость подошёл ближе и заботливо коснулся кисти бабушки. Та без капли испуга открыла глаза и мило улыбнулась, явив истому изрезанного морщинами худого лица. Она сняла наушники, отложила их в сторону и блаженным голоском пролепетала:

— Припёрся, гусь общипанный! Обещался утром… а сейчас скольки? Через час стемнеет уж, а мне топиться нечем!

— Брось ты прибедняться, Нюрк! — осёк её Шаталин. — У тебя вон щепы ещё на неделю хватит. Завтра приду и нарублю поленьев хоть на месяц.

— А с утра почему не явилси? — поинтересовалась старушка, поднимаясь с кресла. — Ай любовниц охаживал?

— Тьфу на тебя, — отмахнулся Ефим Евграфович и подхватил Нюрку под руку, повёл её по коридору в кухню. — Ты со мной лучше поделись вот чем, — склонился Шаталин к хозяйке. — У тебя же бабка ведуньей была?

— Ну, была, и что с того? — отозвалась Нюра. — Её уж семьдесят лет как нет в живых… — она остановилась и в задумчивости задрала нос. — Или восемьдесят? Ай, какая разница! — старушка посмотрела на гостя. Её истрескавшиеся губы растянулись в скудной лыбе.

Нюра прибрала пучок серебристых волос под шерстяную кофту и вошла в кухню, где от печи слева исходил жар, прошла к шкафчикам на стене, открыла один и достала из него пакет с солью, а после этого обернулась к Шаталину.

— А тебе зачем сдалась моя бабка?

— Ты же из-за неё начала гадать, — в робости переминаясь, говорил Ефим Евграфович. — Значит, и дар общения с мёртвыми переняла.

— Ты прекрасно это знаешь, — ворчала хозяйка. — Не простыл, часом?

— Извини, — положил на сердце руку, — я не верил в твой дар! Считал тебя шарлатанкой. Понимаю, зарабатывать на доверчивых людях тоже можно. Человек, он таким создан, чтобы верить во всё неестественное. Рано или поздно приходит просветление. Я и в Бога не сразу поверил. Всё наука да наука. Тьфу, чем ближе к смерти, тем наука дальше и мутнее.

— Что случилось? — спросила Нюра.

Ефим Евграфович посмотрел на неё влажными глазами, достал из кармана шубы измятую пачку с папиросами и вытянул одну зубами. Закурив, выдавил из себя наваристое облако голубоватого дыма и присел у окна. Он будто боялся говорить или не знал, с чего начать. Папироса медленно тлела в дрожащих пальцах.

— Понимаешь, Нюрк, — начал он голосом, полным отрешённости. — Сложно объяснить, когда умерший сосед приглашает сыграть с ним в нарды. Кажется, что сама смерть пришла за тобой, а уходить-то боязно. Я постоянно говорю, что готов уж, место на кладбище двадцать лет назад купил. А смелость-то, она вся в штанах осталась. Не хочется помирать, страшно!

— И какой сосед тебя играть зовёт? — спросила Нюра, подставив гостю блюдце. — Тут все соседи, а за оврагом ещё полсотни под крестами.

— Какой-какой… — Ефим Евграфович вмял окурок в блюдце. — Филиппыч! Ты знаешь его!

— Филька Свистунов, что ли? — засмеялась бабка. — Этот хряк никому житья не давал.