Атомное предупреждение [Владимир Леонтьевич Киселев] (fb2) читать постранично, страница - 3

Она теперь иногда говорила мне «вы», а иногда «ты». – Вот и хорошо. У нас сегодня ракушки «сен-Жак». Как погуляли?

– Хорошо, – ответил я.

– После прогулки совсем другой аппетит, – заметила мать Иветт, госпожа Пуапель.

Действительно, после этой прогулки у меня был совсем другой аппетит – одна мысль о еде вызывала у меня тошноту и отвращение. К тому же в комнате сильно пахло Ляруссом, и этот запах для меня сливался с тем, что я увидел, или с тем, что мне показалось, будто я увидел, на старом кладбище.

Многое переменилось в этом доме. На стенах новые обои из какой-то синтетической пленки, похожей на гобелен. На голом когда-то полу настоящий турецкий ковер, новая люстра, новая бронзовая решетка у камина вместо старой чугунной, телевизор с большим экраном. И лишь одно, пожалуй, осталось прежним – книжный шкаф, на полках которого и тогда уже стояли все семнадцать тяжелых томов Большого всеобщего словаря XIX века Лярусса, и тогда заполнявшие дом запахом старой слежавшейся бумаги и прогнившего клейстера.

И все-таки я пообедал и распил с господином Леннеком полбутылки кальвадоса, чего я себе уже давно не позволяю, а потом Иветт предложила мне отдохнуть. Они предоставили мне маленькую комнату, очевидно, переселив из нее на время Жюстин.

– Тебе тут не жестко будет? – спросила Иветт, потыкав кулаком в новенькое накрахмаленное белье, которым была застелена, очевидно, специально для меня, узкая железная кровать.

– Нет, – ответил я. – Спасибо.

Вошла госпожа Пуапель с кувшином и большой фарфоровой чашкой.

– А это, – сказала она, – домашний сидр. Жан-Люк нас так приучил, что и мы теперь все пьем сидр.

– Что это у вас тут на старом кладбище? – спросил я.

– А что?

Иветт и госпожа Пуапель быстро переглянулись.

– Там, – сказал я, – могила разрытая… И в ней что-то такое копается…

Я не решился сказать, на что было похоже это существо.

– Не знаю, – ответила Иветт. – На этом кладбище уже давно никого не хоронят, так что там некому рыть ямы… Может, померещилось что-то?…

– Может, и померещилось, – не сразу согласился я.

Большой опыт путешественника – перед тем, как приехать в Порт д'Арвор, я вернулся из Токио, а еще перед тем был в Канаде – научил меня, что для благополучного путешествия в одном кармане следует иметь кошелек с деньгами, а в другом – флакон с содой. Японская мелко наструганная сырая рыба, канадские полусырые бифштексы с кровью и бретонские ракушки с сыром «сен-Жак» слишком экзотические блюда для человека, который завтракает овсяной кашей, в обед ест бульон и отварную курицу, а на ужин ограничивается бисквитом с минеральной водой «Виттель». Я налил в кружку душистый пенистый сидр, насыпал туда соды, залпом выпил и лег, дав себе слово в дальнейшем быть благоразумнее.

Слова своего я не сдержал. В мою честь был устроен званый ужин для самого узкого круга: директор лицея с женой, хозяин станции по обслуживанию автомобилей с женой, главный врач больницы с дочкой, женщиной лет тридцати, которая курила, даже поднося вилку ко рту.

Меня называли доктором, как обычно называют врачей, а не химиков, пили за мое здоровье и здоровье госпожи Пуапель и Иветт, которым передовая французская наука обязана тем, что ее выдающийся представитель остался в живых, так как с риском для жизни они спасли его в период оккупации, господин Леннек посоловевшими глазами присматривался к тому, как улыбается мне Иветт, а я проникался все большим расположением ко всем этим людям.

Они здесь были, по-видимому, уже не в первый раз, так как никто будто бы не замечал запаха, исходившего от Лярусса, и, казалось, принадлежали все к одной какой-то странной секте, исповедующей идею относительности общепринятых ценностей. Во всяком случае, в их словах в разной форме по разным поводам мелькали мысли о том, что бытие так непродолжительно по отношению к бесконечному небытию, что комфорт и другие преимущества бытия не стоят тех усилий, которые на них затрачиваются. В общем, если можно представить себе веселый поминальный ужин, в котором бы участвовали доброжелательные и несколько нетрезвые люди, то они, вероятно, вели бы между собой примерно такие или похожие разговоры.

На десерт были поданы розовощекие, словно только что сорванные с ветки яблоки – мне объяснили, что их теперь заворачивают не в бумагу, как прежде, а в специальную пленку, и они сохраняются в первозданном виде до нового урожая. Дочка главного врача мадемуазель Равелон разрезала яблоко и внезапно отшатнулась, выронила сигарету, испуганно посмотрела на своего отца и вся словно сжалась. Я посмотрел на яблоко. Там был изогнутый червяк. Формой своей он напоминал существо, которое я увидел на старом кладбище. Присутствующие сделали вид, что ничего не заметили, а Иветт молча взяла яблоко и вынесла его за дверь.

Спал я плохо, часто просыпался, каждый раз пил сидр с содой, мне ничего не снилось, но, просыпаясь, я, словно в тяжелом кошмаре, вспоминал отвратительное существо, которое увидел в разрытой могиле, и