Экзерсис на середине [Мила Сович] (fb2) читать постранично, страница - 3

гостиной стоит, замерев и задумавшись, Катя, глубоко и ровно дышит, настраивая себя на нужный для партии лад.

Горят в низком солнце бриллианты орденов на мундире, блестит рукоять наградного оружия. Чужая лошадь и парадная шпага — вот все, что досталось военному губернатору для усмирения солдатского мятежа. Полуодержками успокоив гнедого, он освобождает руку, чтобы разгладить, привести в порядок потрепанный галстук. Твердо правит коня на солдат.

Его выход!

Затихает площадь, замирают мятежники. Расступаются, шепчутся, становятся во фрунт и торопливо оправляют шинели. На многих лицах едва ли не радость — ему все-таки верят.

— Солдаты!..

Тишина. Мертвая, почтительная, только лязгают ружья, поднимаясь от ноги на караул, да скрипит под сапогами снег, когда ряды равняются, смыкаясь.

— Солдаты! Кто из вас был со мной под Кульмом, Лютценом, Бауценом?.. Под Бородино и Красным?..

Он называет сражения. За четвертым десятком изумляется сам — неужели и правда так много?.. Пятьдесят штыковых и ни царапины — он везучий! Может быть, повезет и сегодня.

— Кто из вас был со мной, говорите?! Кто из вас хоть слышал об этих сражениях и обо мне? Говорите же, ну!

Над площадью тихо, и даже гнедой присмирел и лишь катает трензель на языке.

— Никто? Никто не был, никто не слышал?..

Милорадович медленно снимает двуугольную шляпу, бросает на снег. Крестится — размашисто, плавно, будто под счет. Он не считает — он чувствует, как хороший актер чувствует публику и оркестр.

— Слава Богу! Здесь нет ни одного русского солдата!

В гробовой тишине мятежники начинают переглядываются.

— Офицеры! Из вас уж, верно, был со мной кто-нибудь? Офицеры, вы-то все это знаете?.. Никто?..

Со стороны прилетает вдруг дерзкое:

— Вы и сами, ваше сиятельство, есть предначатия участники!

Он не ищет взглядом, но гнедой пляшет под шенкелем, перебирая черными ногами, крутится на месте. В переднем ряду стоит Оболенский, в руках — солдатское ружье, в глазах презрение. Через губу бросает:

— Уезжали бы, ваше сиятельство, вам здесь опасно…

Отклоняясь в седле, чтобы удержать гнедого на месте, Милорадович вскидывает руку. На Оболенского он больше не смотрит.

— Бой мой! Благодарю тебя, Создатель, здесь нет ни одного русского офицера! Если бы здесь был хоть один солдат, хоть один офицер, вы бы знали, кто есть Милорадович!

— Оставьте солдат, ваше сиятельство! — кричит Оболенский, срывая голос. — Они делают свою обязанность! Прочь!..

Его никто не поддерживает, и крик затихает в пустоте. Все смотрят только на Милорадовича, они уже преданы ему как раньше, будто не рвали с плеча шинель, не избили кучера, будто не отправлен он к ним на вернейшую смерть…

Вылетает из ножен парадная шпага и, перехваченная в воздухе за острие, повисает над площадью. Милорадович читает вслух, звонко, торжественно, нараспев:

— «Другу моему…» А? Слышите ли? Другу!.. Что Милорадович не мог бы предать друга, знает весь свет, но вы о том не знаете! А почему?.. — вбросив шпагу в ножны, он вновь поднимает руку, обводит взглядом стройные, подтянутые ряды. Тишина над площадью мертвая, от Невы до Исаакия. — Почему?.. Потому что нет здесь ни одного офицера, ни одного солдата! Здесь мальчишки, буяны, разбойники! Мерзавцы, осрамившие русский мундир, военную честь, название солдата! Вы — пятно России! Вы преступники перед царем, перед отечеством, перед Богом!..

Пляшет под шенкелем гнедой, крутится перед каре, вот-вот готовый сорваться. Оболенского нет, нет и других — никак, разбежались? Штыки горят стройными линиями, солдаты тянутся, замерев, сжимают ружья под приклад, неотрывно смотрят ему в глаза. Они — его. В его руках, в его укоряющем голосе.

— Что вы затеяли? Что сделали? О жизни и говорить нечего, но там… — жест в небо. — Там, слышите, у Бога, чтобы найти после смерти помилование, вы должны сейчас идти, бежать к царю, упасть к его ногам! За мною, все, слышите? За мной!..

Прыгает гнедой, взвивается на дыбы, и взброшены ружья, без команды, но воедино — подвысь, и раскалывает площадь, как выстрел:

— Ура, Милорадович!

В ярком солнце, невидимый, вьется пороховой дымок.

Последним усилием зажимая рану в боку, он роняет поводья, бросая гнедого вперед, на уставленный штык Оболенского.

Сотни пуль. Пятьдесят штыковых без царапин. Непростительная удача — он всегда возвращался.

По примятому серому снегу пятном яркого цвета — дорожка крови.

Экзерсис завершен.

Но все кончится несколько позже.

Опустеет, затихнет площадь у бронзовой прозелени Медного всадника, развеется после залпов пороховая гарь, успокоится Нева, и затянет полыньи свежий прозрачный лед. Похоронные команды соберут тела, вновь липкий снег выбелит мостовые, и стемнеет — быстро и сразу, как всегда зимой в Петербурге.

Плывет под луной в мерзлом небе кораблик на шпиле Адмиралтейства.

Среди теплой гостиной Катя лежит на полу, обнимая себя под колени, и загнанно дышит.

Все кончено. Прошел этот