Нет повести печальнее на свете… Научно-фантастический роман [Георгий Хосроевич Шах] (fb2) читать постранично, страница - 110

называет гармоничной универсальностью, дрался за нее, даже пролил однажды пол-литра своей драгоценной крови. Теперь вот почитываю популярные книжки, где пишут о всякой всячине, а при всем том остаюсь в душе закоренелым агром, у которого, честно говоря, не лежит душа ни к математике, ни к любой другой премудрости. Признаюсь вам по секрету, обещайте только не проговориться нашему любезному Первому консулу, что эту самую его универсальность я принимаю мелкими порциями, как наказание за грехи. Зато стоит мне только покопаться в земле, и душа воспаряет к небесам.

Тропинин улыбнулся, вновь увидев перед собой прежнего Сторти.

— Это потому, что вы еще не вошли во вкус.

— И не войду, поздно мне уже, — убежденно возразил гермесит.

— Мы отвлеклись, — сказал Тропинин, вежливо возвращая его к рассказу.

— Остается мало что добавить. Я подолгу не видел молодых Монтекки, был занят не меньше их; предлагали мне всякие почетные посты, но я предпочел вернуться наставником в Университет. А когда, бывало, выкраивал время и забегал на минутку, то всякий раз чувствовал неладное. Появилась у них какая-то повышенная нервозность, что-ли, какое-то внутреннее напряжение. Пробовал поговорить и с Ромом, и с Улой по душам, но оба отнекивались, говорили, что все в полном порядке и что я становлюсь мнительным старичком, который переносит на других собственную меланхолию.

Однажды только Ром разоткровенничался. Мы с ним тогда сидели за ячменкой, перебирали свои злоключения, ругали Чейза, смеялись над Големом с Розалиндой, хвалили Дезара, добрым словом и вас, легат, помянули. Меня вдруг поразила одна его мысль: «Знаешь, мы кланизм опрокинули, а он все еще нас за ноги держит. Сколько же воды утечет, пока вырастет новое поколение гермеситов — свободных от узости и нетерпимости, глубоких и гармоничных, притом не самодовольных всезнаек, а вечных искателей истины, и чтобы мудрость их не подавляла чувства, не лишала способности любить, как мы с Улой».

Сторти замолчал, глядя куда-то в сторону. Тропинин долго не решался вывести его из состояния мрачной задумчивости.

— Итак? — спросил он наконец.

Сторти посмотрел на него отчужденно, словно пробуждаясь ото сна.

— Ах да, вы ждете продолжения… Но это все.

— Не понял. Уж не подозреваете ли вы, что Ром и Ула…

— Глупости! — сердито перебил наставник. — Я думаю лишь о том, что напряженное нервное состояние, в котором они находились, приглушило их инстинкт самосохранения. Возможно, это бредни, преувеличение, но я не могу отделаться от мысли, что Ром и Ула стали одной из последних жертв профессионального кланизма, будь он проклят!

В комнату вбежал пятилетний мальчуган, и Сторти, мгновенно преобразившись, весело закричал:

— А вот и Тибор! Познакомься о синьором легатом, расскажи, чему ты учишься.

— Добрый вечер, синьор.

— Здравствуй, малыш. Так что же ты знаешь?

— Я знаю очень много, — заявил Тибор, — голова кругом идет.

— Кем же ты будешь, когда вырастешь?

— Еще не решил. Думаю стать космолетчиком. Отец рассказывал мне про Землю и другие планеты Великого кольца.

— Почитай нам стихи отца, — сказал Сторти.

Тибор на секунду задумался, потом стал декламировать:

— Ром написал много стихов, — пояснил Сторти, — недавно они изданы, впервые на Гермесе. Он читал их Тибору, у мальчика превосходная память.

— А ты не хочешь, Тибор, стать поэтом, как твой отец?

— Хочу. Поэтом и космолетчиком.

— Вот и отлично. Мы, на Земле, будем ждать, пока ты подрастешь и прилетишь к нам в гости.

Расставшись со Сторти и его воспитанником, Тропинин пошел погулять по вечерней Вероне. Он заглянул в бар, где встретился с Дезаром в ту памятную ночь, постоял у гостиницы «Семью семь», побывал в парке, примыкавшем к дворцу Капулетти, — там доживала свой век одинокая полубезумная Марта. По аллеям прогуливались влюбленные пары. Жизнь шла своим чередом.

Тропинин попросил прохожего показать ему дорогу к месту, где стоял раньше дом Монтекки. Уже издалека он увидел возвышающийся там бронзовый памятник. Ула — точеный профиль, длинная и узкая фигура, как на полотнах Кранаха и Боттичелли. И Ром — статный, широкоскулый. Скульптор изобразил их на морском берегу в миг первой встречи.

Долго стоял Тропинин у памятника, переживая заново дела минувших дней. И уже собравшись уходить, заметил выгравированную на постаменте надпись:

«Нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о Ромео и Джульетте».