Хоро [Антон Страшимиров] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (33) »
Хоро
I
Пусть служка смотрит за своими свечами, а Капановы вовсе не пьяницы. Ну, если и выпили, как все люди, что из того? А коли это грех, так пусть их опять колошматят в казармах, пусть колошматят! Подвыпившие сапожники — отец и сын — вытянули шеи над церковным ящиком, и младший, взглянув на венчавшихся, прошипел: — Мо-гилу най-дите, могилу Сашко Карабелева! Из его кожи люди уже кошель-ки понаделали... Служка рукой зажал ему рот: что ж, дорожит местом! Ну и пусть. Сапожники отошли. А младший все кричал: — Врут, батя. Врут, мать их... И когда венчают нас, и когда крестят, и когда убивают — всегда вру-у-ут... — Врут, чтоб их, — поддакивал старший, пошатываясь. — Только когда... когда убивают нас, Сыбчо, тогда, нет, не врут. Тогда не врут, мать их... А в церкви все гудел бесстрастный голос священника, потрескивало в лампадках масло и мертво глядели иконы. Только солнечные лучи, пробиваясь сквозь разноцветные стекла окон, бросали яркие пятна на лица собравшихся. Жених — высокий, мускулистый, косоглазый — казался лиловым. Рядом с ним почти и не виден был посаженый отец — полковник, маленький, с позеленевшей бородкой и эполетами. Зелеными были и его глаза. Он вращал ими, оглядывая присутствующих. И все ежились под его взглядом. Служка смотрел на улицу, вслед удалявшимся сапожникам: они, Капановы, конечно, хотят забыться; уж очень их здорово били в казармах — чуть все кости не переломали. «Эхе-хе, что творится вокруг. Разве это свадьба? Кмет[1], его непутевая жена, прокурор, еще бог знает кто, и никого из рода Карабелевых». Когда священник выводил новобрачных из церкви, у невесты подкосились ноги и жених на руках донес ее до пролетки. — Возьми себя в руки, Миче. Миче лежала, теплая и мягкая, на его руках, но губы ее совсем побелели. Она шептала: — Говорила я, дома надо было венчаться: никого не обманешь... Осеннее солнце светило празднично, но улицы были безлюдны. Проходили только военные патрули, останавливались у глухих улочек, и там сразу смолкал гул женских и детских голосов. Свадебный кортеж медленно двигался по улицам. Правое плечо молодого, на котором лежала голова Миче, было приподнято. Каждый раз, встречая его взгляд, Миче опускала ресницы. ...Он уже ее муж. А улицы те же, и дома те же, и небо, и солнце — все то же. Нет, от судьбы не уйдешь. Впрочем, это еще неизвестно. Ничего неизвестно. Все может измениться: солнце — стать лиловым, дворы — оранжевыми, дома — кроваво-красными... Миче открыла глаза, и по ее щекам покатились слезы. Это окна в церкви были лиловыми, золотистыми и кроваво-красными... А с амвона смотрел ее отец, мертвенно-бледный... Потому что он умер... Он ведь умер — еще два года назад. «Ах, если б отец был жив, если б отец был жив!» — Ты что, Миче? Миче испуганно заморгала. — Господин Иванов... — Миче, постыдись, какой я тебе господин? Миче поняла. Она поняла это еще неделю назад, в его кабинете, когда его толстая ладонь зажала ей рот, а в ушах гудело: «Не визжи, никуда не денешься, ты моя!» Этого нельзя было не понять. Слезы, мелкие и бессильные, блестели на ресницах Миче. Да, не со всем можно примириться. Впрочем, он — начальник околии[2], мог взять столько, сколько ему хотелось, — и наследство и деньги. «Пусть бы взял все — в бумагах и векселях, как предлагала жена кмета!» Пухленькое лицо Миче страдальчески дрогнуло: ах, если б он согласился на деньги... если бы он согласился! Сашко был бы спасен. А все остальное... «Э-эх, какое бы это имело значение? И какое это имеет значение, ха-ха! Ведь Иско-то не убит!» Муж опять пристально взглянул на нее. — Что, Миче? Чему ты улыбнулась, моя радость? Миче испугалась: разве она улыбнулась? И она закрыла глаза. Ничего, теперь все равно: будь что будет. Ведь Иско жив, ведь его отпустили... Его голос вчера доносился из подвала Дрангаза. Да, это был его голос... Теперь неизвестно, что будет... Ничего не известно, ничего! — Сотир! — Что, цыпочка? Миче широко раскрыла глаза: она испугалась своего голоса. И забыла, о чем хотела спросить. Она думала только о том, что Иско жив, что его не убили. Но к чему ей это теперь? «Ох, и зачем им убивать Иско? Сашко-то зарезали, милого, родного!» ...Муж улыбнулся и принялся вытирать мокрые от слез щеки Миче. — Успокойся. Довольно плакать, голубка. Посмотри на меня, мое золотко. Ну, посмотри же. Ну? Миче взглянула на мужа. Слов его она не слышала: надоело. Это ему, косоглазому, доставляет удовольствие — называть ее глупыми именами. И запугивать. «Ну и пусть». Новобрачный не спускал глаз с жены. — Что ты хотела сказать? Ты хотела спросить меня о чем-то? Отвечай же! Ну! — Я хочу повидаться с бабушкой. Ты мне позволишь? — Нет. Осточертело ему это. Бабье! Обнимутся — и давай выть. И не растащить их. — Все кончено. Ты должна это понять. Убитые — убиты. Кончено. Миче закрыла глаза. Тяжелая ладонь Сотира гладила то одну ее щеку, то другую.- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (33) »
Последние комментарии
20 часов 53 минут назад
23 часов 10 минут назад
1 день 13 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 19 часов назад
1 день 22 часов назад